Темень. Часть 5. Алик
По-разному живут люди. Кто как привык и кому как приказывает ум и сердце. Одним нужны бури, другим ─ тихие гавани. Для одних покой — это мечта, а для других — тюрьма. Разные люди. Но всё же есть среди людей легенды. Какие-то громкие, какие-то тихие. Но независимо от величины эти легенды освещают жизнь. Наперекор судьбе они излучают человечность, как солнце излучает свет. Они подобны светлячкам — светят, потому что могут и умеют. Только светлячки это делают сообразно своей природе, а легенды же избирают своё бытие целенаправленно. Оседают легенды в душах людских, пускают корни в народных массах и, шагнув в вечность, становятся уже безликими мифами. Послушай же, читатель, мою песнь о легенде.
Весна. Потихоньку начал насыщаться водой снег. Кое-где появлялись замёрзшие лужи, в полдень питающиеся подтаявшей водой, а в остальное время лежащие ледяной коркой. Кусты ивы начали темнеть под своими шапками. Просыпаются. На проходной каждый день свадьба — подросшие щенки дерутся и женихаются. Природа возвращается из мёртвого сна к живой деятельности. Чайки начали галдеть и вить под козырьками и на пожарных лестницах гнёзда.
Зачирикали воробьи. Их вид вызывает уныние. Говорят не по-нашему. Вечно суетятся, сидят в телефоне или разговаривают в оном. На всех старая грязная роба, зачастую с рваными уголками. Кто помоложе, так вообще ходят непонятно в чём. Делают всё не то чтобы через силу (тут особо никто не напрягается), но зачастую так халтурно, что приходится за ними всё переделывать. В сортирах после них всё время сыро, скупают все пироги в столовых, плюются своим насваем. За последнее часто предъявляли, поскольку для употребления табака есть особая комната. Да и то на пол не рекомендуется плевать, так как по нему ходят все. В общем, часто были конфликты с новоприбывшими печенегами.
Может даже были бы и погромы, если бы на заводе аборигенов не оставалось меньшинство. Причина этого заключалась в том, что бухгалтерский год заканчивается 28 февраля. И вот начальство, когда вышло после календарного Нового года, посмотрев отчётности и поняв, что надо пилить остаток баланса, решило, что неплохо бы устроить капитальный ремонт. Благо, что основная котельная погорела, и в морозы у неё трубы полопались (урон возмещаться будет из страховых фондов и муниципальных субсидий), и теперь цеха можно отправить в простой. Так вот, всех штатников отправили на 2/3, набрали добровольцев из согласных. Остальные же отправились шабашить на стороне, таксовать, заниматься ремонтом квартир. Кто-то вообще решил побухать пару месяцев. Основную рабочую силу набрали из гастарбайтеров. Причём в приблизительном соотношении: один легальный и примерно четыре нелегала. Так сказать, набирали группками. Завозили чурок HR компании.
По первой занимались уборкой, учётом и хоз. поручениями. Вот как раз на учёте дали мне в помощь Алика. Звали же его по-другому. Имя какое-то непроизносимое и непонятное славянскому уху. Но за добрый нрав его все стали звать Лёхой либо Аликом. В противном случае его бы звали, например: косым, китайцем, гуком и пр. В общем, заслужил приличное прозвище. Я его звал вторым вариантом имени, поскольку первый был непонятен Алику.
Поражать он начал меня с первого мгновения. Лицо у него было монгольское. Прям деревянная маска. Не сказать что некрасивое, однако складывалось впечатление, что вырезано оно из хорошего дерева и мастерски заполировано. К тому же выглядел опрятно. В меру мятая форма: видно, что стиралась с периодичностью и штопалась. Говорил в пределах нормы на русском. В общем, отличался от обычных воробьёв.
Весь день я провел в наблюдении, поскольку этот человек был аномален. Говорил по делу, не порожнее. Обычно треплются, чтобы скоротать часочек, а он словно боялся растратиться понапрасну. Не то что бы нелюдимый или молчун, а просто человек пришёл работать и другое его не особо заботило. «Перфекционист» — подумал я тогда ошибочно.
Работаем мы, значит, работаем, и Алик ушёл. Подумал — приспичило. Подождал немного. Пошёл искать, может, заблудился или ещё чего, мало ли. Нашёл. Алик всё это время посвятил уборке пола в одном из помещений, постелил ветошь, умылся и стал совершать намаз. Во время рабочих часов. Сказать, что это смелый поступок — ничего не сказать. Совершать то, что ты считаешь правильным, несмотря на твоё нелегальное и, по сути, бесправное положение — одним своим видом вызывает изумление у других людей.
К обеду он добил меня окончательно: со мной преломил хлеб. Не разделил пайку, не попилил кусок, как подельник, а именно преломил хлеб по законам гостеприимства. Я уже и забыл, когда люди так свято соблюдали этот закон. Закон, что старше всех религий, верований, слоев общества и даже всех городов людских. По крайней мере, мне об этом рассказывали и учили старики. С этого момента у нас пошли другие разговоры.
Сначала рассказывали друг другу о жизни. Разные были-небыли. О доме, о том, что видели, что знали, где были. Про табак много говорили. О девушках. О детях. Вроде ерунда, но крайне отличается от ерунды, что обычно протекает у работяг. Это ерунда была свободных людей, выросших на приволье и лишённых своего края.
Рос Алик в Средней Азии. В месте, что мне не выговорить. В семье, как я понял, чабанов. Исламские корни, да и вообще общинный образ жизни въелся там так, что даже советская власть могла повлиять на них только социалистически. Поэтому в той местности, как я понял, не было особого радикализма верующих. А были остатки советских школ и библиотек, что тлели даже при развале великой державы еще десятилетия два. Ну, местность, как и у меня на родине, была отдалённая и не особо интересная для выкачивания бабла. Отучился Алик на строителя и отправился на калым в Россию, так как семья большая и надо зарабатывать деньги. Долго мы с ним говорили о его степи, о моей тайге, о весне на пастбищах и цветочных коврах, о том, как в январские морозы легка прогулка среди сосен под лунным фонарём звёздного неба, о бурях и шаровых молниях, грозящих смертью табуну коней. Говорили о разном.
Спросил однажды: почему Алик говорит хорошо по-русски, в отличие от своих соплеменников? Ответ был интересным. Не хочу сейчас пересказывать весь дневной диалог, но скажу главные тезисы: воробьи придерживаются фундаментально диаспоры. По крайней мере, те, кого завезли. Заводить отношения с русскими для них — как смешивать кровь у ортодоксальных евреев. Они здесь на заработках — ни больше, ни меньше. За них всё решает диаспора. Для них вера — это политическое заявление о независимости. Алик же просто приехал работать и для работы ему нужно налаживать контакты (от себя еще скажу, что Алик по поведению — природный гуманист. Всегда вписывался в несправедливость. Однажды, разнимал пьяную драку за проходной, чуть сильно не огрёб).
Я тогда ещё верующий был. И сцепились с Аликом языками на теологическую тему. Инициатором был я — с поповским заходом, что Алик и в целом муслимы правы, но немножечко не так истолковали священное писание и по итогу придумали своё. Алик же на провокацию не поддался, а просто начал бить самым сильным оружием — любопытством. Начал, в общем, не критиковать, а просвещать. Так начались каждодневные лекции по истории ислама, о корнях его, о трактовках. В конце начал пересказывать Коран, говорить про значение нашидов.
Стал я ходить на работу с удовольствием. Даже огорчался, когда приходилось идти домой. Когда закончилась теологическая повестка — началась культурная. Первым поэтом, что разорвал мне голову, был Шота Руставели. Когда мне Алик начал рассказывать в вольном переводе сюжет, я думал, что он мне русскую сказку рассказывает. Тоже богатырь куда-то чешет, находит братву, борется с беспределом. Намного позже я переслушал Руставели в начитке. И тогда я плакал в душе от красоты слога. Потом день был Зия Мансур. Татарин вроде. Писал, как Твардовский, о войне. Странное было ощущение, как чурка говорит о татарском Твардовском.
Ещё Аль-Маарри помню. Любимый был поэт Алика. Средневековый исламский подвижник. Мне показался суровым. Всю жизнь прожил на некоем «отрицалове». С рассказа Алика, был сильно гоним при жизни и почитаем после смерти как прогрессивный умом.
Омар Хайям, естественно, в программе тоже присутствовал. Я потом сильно им зачитывался. Много еще разных было других, но всех не упомню. В общем, в детстве и юности Алика была советская библиотека и не было интернета, и поэтому он на данное время является ходячей Википедией. Странно было всё это.
Полюбил я Алика сильно. Как Иуда. Потому что Алик был тут лишним. Не надо было быть ему в этом мире, где свой Руставели уже есть. У нас Руставели — это репер кассетного андеграунда. У нас есть Третьяковка, которую мы не посещаем, ВДНХ где-то в Москве находится, вроде даже местные музеи есть. Свои у нас поэты русские. Пушкин там, Гоголь:
— «Скажи-ка, дядя, ведь недаром белеет парус одинокий?»
Нахер ты здесь нужен, Алик? Всю жизнь я подстраивался, заискивал, шуршал. Всё делал, чтобы чего-то добиться, а ты живёшь по своим законам, и тебя ничто не может изменить. Словно ты изменяешь мир, а не мир тебя. Римляне окончательно покорили варваров в тот момент, когда варвары покорили их города.
Нахер я тогда купил этот паштет? Написано же на нём — «Куриный». Не верьте дешёвым вещам и людям. Началась наша ежедневная мистерия — обед. Я разрезал батон и намазал паштетом. Сидим, разговариваем о природе человека в природе вещей. Чёт задумался и уставился в кружку на минут 10, переваривая мысли. Поднимаю глаза и вижу: Алик посерел и глазами потух. Изучает упаковку. «Просроченный, что ли?» — подумал я. Тоже читаю: «Состав: печень куриная, мясо куриное механической обвалки, абсорбент, диоксид, поликарбонат, денатурат, фальстарт, Е 105, зю 308, фау 2, Петровка 38 ………………… ШПИК СВИНОЙ». Пиздец, приплыли.
Повернулся я к Алику и выражением лица говорю, мол, что дальше делать. А он сереет дальше. Не кричал, не ругался на меня. Переваривал. Вечером я спросил, что делать будешь теперь. Ответил, что надо с имамом переговорить, тексты священные почитать.
Я остаток дня даже радовался. Мол, нет на земле святых, и тебе нехер из себя корчить. Все авраамические религии говорят, что главное — это путь к Богу. А ты испугался, что в рай не попадёшь. Так что ты и не верующий теперь? Теологическая ловушка.
Утром пришёл на работу и испугался. Тёмный весь. Помрёт же ведь. Есть люди, что как гранит тверды в своих убеждениях. Но стоит протиснуться меленькой трещинке, и всё — начинает всё рушиться и рассыпаться в прах. Как закалённое стекло, разлетается человек на тысячи радужных осколков, и нет больше человека. И умрёт он от тоски. Может, не сразу, но обязательно умрёт. Не могут легенды жить пустой оболочкой. Не в их природе это. У меня дед таким был. Это я бесформенный и мягкий, как говно, и под любой каблук сапога могу подстроиться. А Алик не такой.
И начал я соображать, как собрать обратно, пока человек в труху не рассыпался. Начались долгие споры. Говорю, мол, я это виноват. Не верит. Говорит, мол, это воля Аллаха и испытание. Да какое к черту испытание? Тогда я начал напирать, что сам Алик говорил, что Аллах — тот еще хитрец, и воля его непонятна простому человеку. Вроде заход прошёл. Со временем начали толковать Коран и искать айаты в телефоне. Напряжённый был день. К вечеру пришли с Аликом к той идее, что пути Господни неисповедимы, и неизвестно, кто заслужит прощение, а кто нет. Что Алику для успокоения души нужно поговорить с имамом, рьяно помолиться и попоститься. Обоим полегчало от того, что небо не упало на наши головы. Странные люди: одни могут сало есть и водку пить, при этом считать себя правоверными мусульманами, поскольку главное — это отстаивать право на свою идентичность, а для других важнее пребывать в мире и клире, поскольку иначе рушится целостность традиций и определения себя для себя.
Закончилась весна. Опять поползли шипения по заводу. Который месяц воробьям платят больше чем нам, заводчанам. Ходили бандерлоги с красными от возмущения глазами и спрашивали: «А ты знаешь? А ты квиток получал? А ты видел зарплатную ведомость у чурок? А они не охуели ли?». На мой вопрос, что надо бы собраться всем и у начальства спрашивать, почему-то шёл игнор. Повод что ли не тот? Да и что мне делить с воробьями? Кто хулиганил — огрёб. А так, они что ли мне зарплату платят? С Аликом-то вообще мне делить нечего. Он со мной хлеб преломил и учил мировой культуре. Как я могу злобиться на брата моего после этого?
Верую я, что ходит по земле великий человек, который стал преемником исламской, арабской, персидской и татарской культуры, помазанный пророком Мухаммедом, да благословит его Аллах и приветствует, чтобы нести мир людям, и ду’а его чиста, поскольку молится он о людях. Этим он обрёк себя на вечную войну с невежеством, и верю я, что после смерти он станет верным слугой Аллаха.