Интервью с врачами скорой помощи

Давайте начнем с того, что вы по очереди расскажете, чем занимаетесь, где работаете?

Реаниматолог: Мы работаем в больнице скорой медицинской помощи г. Ростова-на-Дону, в состав которой входят стационар и отделение выездных бригад скорой помощи. Я - врач-реаниматолог выездной бригады, супруга - врач-педиатр выездной бригады. Структура отделения состоит из фельдшерских и врачебных линейных бригад, а также реанимационных, педиатрических и психиатрической. Работа наша заключается в оказании экстренной неотложной скорой медицинской помощи по городу. У нас десять подстанций в городе, они распределены по точкам и обслуживают преимущественно конкретный район. Спецбригады рассчитаны на весь город, но их, к сожалению, очень мало.

Педиатр: Из десяти подстанций по городу большие основные были первая, третья и шестая. Там имелись педиатрические бригады. Сейчас, после реструктуризации, остались только я, педиатр на «тройке», и на первой подстанции еще один доктор, и все.

То есть больше, чем вдвое сократилось количество. А нагрузка сократилась?

П: Нет, дети как были, так и остались. Плюс появилась еще куча новых районов, где очень много детей: Левенцовка, Суворовский, Платовский. То есть, если третья подстанция, которая по Северному работает, когда я там, еще как-то перекрывается, то в остальные дни только фельдшера и все, педиатров нет. И тенденция вообще убирать педиатрические бригады. Несколько лет назад отказались от кардиологических бригад. До этого убрали травматологические. Теперь с учетом того, что педиатры - я и еще доктор на первой подстанции, было такое движение от руководства: давайте вы получите квалификацию «врач скорой помощи», и вообще уберем педиатрические бригады.

То есть будут у нас универсальные солдаты, да?

П: Да, такая вот у нас специфика работы.

Р: С реанимацией та же ситуация. Были бригады на первой подстанции, на тройке, на шестерке. Потом, в связи с коронавирусом, некоторые сотрудники ушли в стационары, потому что там больше оплата была. Кто-то уволился совсем, в другие города уехал. И в конце концов, сейчас реанимационные бригады собрали в одну подстанцию на «шестёрке». На других штатные единицы убрали, несмотря на то, что на город по штату на миллион триста населения положено тринадцать реанимационных бригад в сутки, т.е. одна бригада на сто тысяч населения.

П: Это специализированная, только реанимационная. Значит, и педиатрических, в перерасчете на детское население, должно быть значительно больше, чем одна бригада на город.

Р: А по факту у нас три реанимационных бригады в сутки выходит. Бывает две. Иногда бывает даже одна. Конечно, если бы было больше бригад, была бы больше и помощь линейным бригадам. А так, поскольку бригад мало реанимационных, естественно, даже тяжелые случаи иногда приходится отрабатывать линейным бригадам, фельдшерам, которые по одному работают.

П: И линейных бригад тоже не хватает, потому что по нормативам на миллион триста населения положено сто тридцать бригад в сутки. У нас по праздникам семьдесят выходит, а в будни и того меньше.

Р: Не хватает народа. И врачей не хватает, и фельдшеров.

Сколько вы работаете и давно ли наблюдаете такую ситуацию?

Р: Я с двухтысячного года на скорой работаю. Тогда на трех подстанциях были врачи –реаниматологи. Теперь только на 3 бригады хватает. То есть тенденция отрицательная.

Да, у нас только стабильности все больше становится, а тенденции…

П: Встаем с колен, никак не встанем.

Р: Многие доктора предпочитают в стационарах работать. Вот реаниматологам, например, не всем нравится ездить по городу. Я в стационаре тоже работал в свое время. Разница, конечно, есть: либо ты в дождь, мороз, слякоть по городу мотаешься да тяжести таскаешь, либо в отделении. Там тоже тяжело, но, тем не менее, ты в тепле, на голову не капает.

Расскажите, как вообще проходит ваш обычный день.

Р: Обычный день? К семи утра приезжаю на работу, в 8.00 заступаю. Работаем три человека: водитель, я и средний медперсонал; либо медсестра, либо медбрат, анестезиологи по квалификации. Работаем, в основном, по экстренным тяжелым, у нас своя категория вызовов: без сознания, задыхается, ДТП, шоки. Иногда бывает много вызовов, иногда четыре за сутки.

А много – это сколько для реанимации?

Р: Для реанимации десять-двенадцать – это уже счастливы, потому что от количества вызовов наша зарплата зависит.

Даже так?

Р: Да, потому что у нас балловая система оценки труда и начисления зарплаты. То есть, помимо гарантийной зарплаты (оклад, стаж, категория) есть КТУ – коэффициент трудового участия, по которому начисления больше, чем сам оклад раза в три-четыре, т.н. приработок. И вот чем больше вызовов, тем больше баллов, и естественно, и возможность больше заработать из общего котла, выделяемого на поощрение.

То есть, чем больше у людей случается всякого, тем…

Р: Нет, у людей это случается по воле Божьей, как говорится. Вот сколько пациентов обратилось, столько и вызовов.

Какая ситуация на вызовах с оборудованием? Реанимация – это такая специфическая штука, и судя по фильмам, там должны быть всякие дефибрилляторы, специальные препараты…

Р: За последние годы, конечно, оснащение стало лучше. Вот мы раньше, например, тридцать минут реанимировали, качали руками, до изнеможения доходили. Сто раз качнуть за минуту и так полчаса. Это очень тяжелый был труд. Сейчас у нас появились помпы. Поставил помпу, режим задал, и она качает полчаса, т.е. врач избавлен от этого физического труда. Помпы хватает практически на час работы, может, даже и больше, а если подзарядку включить, то она будет качать и сутки. Это такой массаж сердца, и нам остается только интубировать и искусственное дыхание проводить либо мешком, либо аппарат подключить.

П: Да, но это у реанимации только, у линейных бригад помп нет.

Р: Да, только реанимация. Он очень дорогой этот аппарат, «LUCAS-2». Также у нас в машинах есть дефибрилляторы, мониторы для контроля сердечной деятельности, пульсоксиметры, дозаторы, оборудование для внутрикостного введения лекарственных средств, препараты для тромболизиса.

П: Только игл нет для внутрикостного доступа.

Р: Иголки там худо-бедно иногда добавляются, иногда исчезают, но ими, в основном, пользуются линейные бригады, если у них есть.

П: Но у части нет, потому что это импортное оборудование. А у нас в связи со СВО…

Р: Несмотря ни на что, оборудование, оснащение в чем-то стало лучше. Но в чем-то ситуация и ухудшилась, особенно в оснащении некоторыми препаратами, к которым мы привыкли. Вот с ними бывают перебои. Опять же, сколько мы закажем, сколько и получим. На моей памяти я заказывал специальные препараты и подходил, просил, сколько надо на год. Примерно столько же закупали и нам выдавали. Иногда исчезают препараты. Налоксон, например. Наркомана надо привести в чувство, налоксон как антидот, а его нет. Но в целом справляемся.

А с наркоманами часто приходится сталкиваться по работе?

Р: Наркоманов много, но они немного изменились в зависимости от употребления самого наркотика. Раньше какое-то время дезоморфин очень сильно был распространен, «крокодил» его называли. До этого был героин. Потом пошли стимуляторы: амфетамины, кокаин.

П: А сейчас они перешли на соли. У солей нет определенной структуры, нет определенной формулы, и у нас нет антидота, поэтому с солями мы вообще ничего не можем сделать.

В основном молодежь?

Р: В основном, да, молодежь.

П: В основном тридцать-сорок лет, либо вообще малолетки, лет по четырнадцать-пятнадцать, были случаи.

Р: С препаратами бывает проблематично, очень часто меняются названия. Медицина стала коммерческой структурой, торговля, тендеры, и поэтому каждый производитель пытается продвинуть что-то свое, хотя аналог уже есть. Естественно, руководство пробивает по ценам, где дешевле, где выгоднее, а где, может быть, интересы совпадают, и поэтому аналоги часто приходят. В названиях путаешься, не можешь вспомнить сразу. Например, была раньше магнезия и прекрасно работала. Она и сейчас есть, но приходят другие препараты. Я бы не сказал, что они лучше, чем те, которые были. Еще из сложностей, бывают задержки вызовов. Не хватает бригад, потому что их нет. Но в целом, скорая помощь линейная и стационар свою задачу выполняют.

А вот по поводу оплаты труда. Случаются ли задержки?

П: Никогда задержек зарплаты не было. Практически всегда по определённым числам аванс и зарплата.

Форма трудоустройства официальная?

П: Да, все согласно трудовому договору.

Р: И к договору какие-то местные дополнительные соглашения возникают.

А он срочный, бессрочный?

П и Р: Бессрочный.

Менялось ли в нем что-то, пока работаете?

Р: Сам трудовой договор не меняется, а допсоглашения иногда изменяются. Вот у меня, например, допсоглашение к основному договору в связи с переводом на другую подстанцию. Есть допсоглашения в связи с переименованием организации. Должность поменялась, раньше был реаниматолог, а сейчас анестезиолог-реаниматолог выездной бригады группы анестезиологии-реанимации.

П: Или название больницы меняется.

Вы читали все эти уставные документы?

Р: Да, они у меня все есть. Я даже недавно запросил ксерокопии всех документов.

Был конфликт?

Р: Был, когда возник вопрос о том, чтобы все реанимационные бригады собрать на одну подстанцию. Всем добровольно-принудительно предложили написать добровольное заявление: «Прошу перевести на другую подстанцию». Все написали добровольно, я не написал. И настаивал на том, чтобы меня оставили. Долгая была песня. Угрозами и шантажом пытались меня перевести.

П: В течение года все это длилось.

Р: В конце концов, я пошел на компромисс и согласился на временный перевод на год. Надеялся на то, что там все-таки наберут людей. Я считал и считаю, что это было неправильно – все реанимационные бригады в одну точку сводить. Город-то большой, доезд долгий. Ухудшается своевременность оказания реанимационной помощи населению. И вот даже год еще не прошел, как во время действия этого соглашения на временный перевод в январе, главврач пишет приказ о том, чтобы сократить штатные единицы, убрать с подстанции реанимационную бригаду. Мне предлагают, либо остаться на «шестерке», либо «мы вас увольняем».

П: Причем, следует отметить, что этот приказ был издан во время действия договора о временном переводе. Приказ был в январе, а муж узнает об этом в марте, его ставят уже перед фактом.

Р: Да, потом был разговор. Своего юриста они пригласили. Предложили сначала с главным врачом встретиться, а в итоге перевернули, что он не захотел со мной встречаться, проигнорировал. Встретились его представители.

П: Заметьте, они были готовы потерять врача реаниматолога, уволить, но не идти на соглашение.

Р: Это при том, что нас не хватает. Они мне даже предлагали на линейного врача обучиться.

А ваши коллеги как-то отреагировали?

Р: Мои коллеги бродили, бродили, как вино бродит: пузырей много, а действий конкретных никаких.

Они ж понимали, что с Вашим увольнением у них нагрузка будет больше? Ситуация не в их интересах.

Р: Это как раз та ситуация, когда люди чего-то хотят, но не хотят ничего предпринимать. То же самое я им говорил: «Ребята, не пишите добровольно, вас никто насильно не переведет». Но им тоже угрожали: «Мы вас поувольняем».

Всех не уволят.

Р: «Никто вас не уволит, не пишите». Нет, все пошли, добровольно написали, хотя и не хотели. А потом назад уже ходу нет.

Это был единственный трудовой конфликт у вас?

Р: У меня еще был конфликт, связанный с начислением приработка в нарушение действующего на тот момент локального приказа. К сожалению, в решении этого вопроса я не получил поддержки коллектива, которого это непосредственно касалось. Я им сказал прямо: «Ребята, если вы не хотите, я за вас себя на кресты рвать не буду, пойду за себя разговаривать». Вот и пошел, разговаривал за себя. В итоге: приказ продолжает нарушаться, начальство в курсе, менять никто ничего не собирается.

Вы сказали «профсоюзное собрание». Есть профсоюз какой-то?

Р: У нас больничный профсоюз есть. На каждой подстанции своя ячейка.

Как он участвует?

П: Подарки к Новому году детям дают. Наши закончили на отлично год, им дали карточки, чтобы мы в «Зебре» канцелярские товары купили. Плюс еще путевки со скидками. Правда, за все то время, что мы работаем, мы ни разу не воспользовались этими путевками.

П: Мы вообще люди не конфликтные. Муж работает с двухтысячного года, я – с две тысячи восьмого, и ни разу у нас не было конфликта. Но у нас поменялось руководство. Пришел новый главврач, началась реструктуризация. И как следствие, появились негативные изменения в работе. Был, например, коллективный конфликт с администрацией больницы в связи с ковидными выплатами, назначенными президентом.

Куда писали?

П: Писали на имя президента, в прокуратуру.

Р: Когда Путин сказал платить пятьдесят тысяч врачам и двадцать пять – фельдшерам за контакт с коронавирусным больным, почему-то на местах решили, что это за время контакта пятнадцать минут, и начали копейки из этого выплачивать. А потом президент сам выступил и сказал: «Вы что делаете? Я сказал, за контакт, хотя бы даже один, пятьдесят и двадцать пять». Потом прокурорская проверка была, и они спешно стали все это оплачивать и доплачивать. Потом было постановление по пневмониям. Так же определенная сумма выплат должна была быть, и снова начали нас обманывать. Я этот вопрос тоже поднял, пошел к главному экономисту и говорю, вы нас обманываете, вы нам не доплачиваете. Она сделала вид, что не может найти постановление, и потом завалила кипой ненужных бумаг подстанцию. Вроде как отписалась на мой запрос. И главный врач прислал мне ответ на письмо, хотя я к нему не обращался, что по моему запросу была прокурорская проверка, и никаких нарушений по выплатам нет. Но его ответ касался ковидных выплат, а не по пневмониям. А там была немного другая история.

И недавно вы решили вступить в профсоюз «Действие»?

Р: Да, я обратился в профсоюз «Действие», жена меня убедила.

П: У них есть адвокаты свои в профсоюзе, и мы непосредственно с одной из них пообщались. По вопросу о переводе на другое рабочее место. Она сказала: «Если вы пойдете в суд, мы готовы оказывать вам поддержку, но здесь надо судиться».

Р: А это не стопроцентная гарантия результата.

П: Мы посмотрели плюсы и минусы от того, останется муж на этой подстанции или не останется. Плюсов оказалось больше, решили так. Конечно, если бы была необходимость идти до конца, пошли бы.

Р: Можно было бы, но потом бы работать не дали.

Да, без коллектива сложновато.

П: Да, с коллегами когда начинаешь говорить о профсоюзе, у всех заканчивается эта тема. Вот посидели в столовой, поболтали и все, а куда-то вступать, за что-то бороться, никто не готов.

Вы откуда узнали про «Действие»? Просто в интернете?

П: Да, я пока в декрете была, нашла в сети этот профсоюз. Сначала попала в Telegram-канал «Врач и закон», а они написали, что нам могут помочь в профсоюзе «Действие». И я уже целенаправленно вышла на них.

Когда вступили, как руководство отреагировало? Или вы не выходили из официального?

Р: Они не знают, мы не выходили пока что.

П: Я собираюсь. Заметят, ну и что? Какая разница? Мы только выиграем от этого в финансовом плане. У нас сейчас зарплату повысили, и один процент, около тысячи рублей, мы должны каждый месяц платить этому профсоюзу. За что? Если какой-то трудовой конфликт, они становятся на сторону работодателя. Мы-то по нашему вопросу не обращались, а вот раньше были конфликты у ребят, и профсоюз всегда на стороне работодателя был. Никогда они не становятся на сторону работника. Подарки? Так деньги, которые мы не будем платить в профсоюз, мы сэкономим и купим сами что-то своим детям. А в остальном он не помогает ни в чем, этот профсоюз.

А других коллег Ростовских, не с вашей подстанции, которые в профсоюзе «Действие» состоят, знаете?

П: А их, по-моему, и нет.

Р: Некоторые слышали где-то краем уха, что есть такая организация «Действие». Люди сейчас хотят, чтобы что-то изменилось, но никто не хочет, а может даже боятся связываться. Между нами говоря, коррумпированная стала система во всех отношениях по разным сферам, поэтому люди не верят, что могут чего-то добиться. Хотя вот у нас есть на третьей подстанции работник, она, если возьмется, идет до конца. И выигрывает процессы, она очень упертая.

П: Я когда узнала, говорила с ней о профсоюзе «Действие». Она сказала: «Не хочу связываться, потому что у меня свои адвокаты, а за коллектив, который не будет с тобой, я не хочу бороться. Свои проблемы я буду решать сама, а чужие проблемы мне не нужны». А кто-то не хочет связываться из-за страха, что уволят.

Если узнают?

П: Да, думают, что узнают и уволят.

Р: Но в тоже время находятся и такие, которые не боятся отстаивать свои права и интересы, но при этом не разбираются досконально в сути проблемы. Вот как, например, совсем недавно на подстанции один сотрудник поднял вопрос. Ему показалось, что он начал терять зарплату за счет того, что подняли ее врачам. Он возмутился: «Почему у меня доходы упали? Вот вы у нас забираете, врачам отдаете». А руководство просто решило привести в соответствие с дорожной картой зарплаты врачей, фельдшеров. Ему показалось, что у фельдшеров забирают, врачам добавляют. Было собрание, ему сказали, вот линия твоих доходов, у тебя прогрессивный рост идет, чем ты недоволен. То есть, человек поднял тему, но сам не удосужился хотя бы в свои зарплатные квитки посмотреть, сколько же он зарабатывает.

П: Майские приказы, которые были в четырнадцатом году. Еще в восемнадцатом мы должны были получать двести процентов средней зарплаты по региону. У нас в этом году средняя по региону около сорока пяти, то есть мы должны получать девяносто. Еще в девятнадцатом году наше руководство отчиталось, что мы вышли на этот уровень. Ничего подобного, у нас никогда такого не было. Только сейчас вот, последние месяцы идет зарплата, о которой отчитались несколько лет назад.

А сколько вообще в среднем по региону на фельдшера? Младший персонал, врачи? Если это не секрет.

Р: Стационар – мы не знаем. Озвучили, что у фельдшеров сорок шесть в среднем должна быть зарплата по дорожной карте, у врачей около девяноста.

П: У врачей, получается, должна быть в районе девяноста двух.

Р: Фактические доходы отличаются. Кто на ставку работает, кто на полторы. У меня за последний месяц по зарплатному квитку восемьдесят семь.

П: У нас очень интересно сама зарплата складывается. Если посчитать только оклад и категорию, то, что идет в зарплату, то оклад у мужа десять восемьсот, у меня меньше, восемь с чем-то. В пределах двадцати тысяч – это официальная, остальное приработок. То, с чего могут спокойно снять. С зарплаты они снять не могут. У нас есть система штрафов.

Так это запрещено трудовым кодексом.

Р: У нас есть локальные акты, где прописаны штрафные санкции, которых больше, чем поощрений за качественную работу.

П: Поощряют баллами, а снимают деньгами, что интересно. То есть, если там благодарственное письмо, например, это баллы добавляются, а если какой-то косяк, то снимаются деньги. Стоимость балла и количество денег не пропорциональны.

Р: Оклад у меня десять шестьсот семьдесят девять, категория тысяча шестьдесят семь, специфика четыре двести семьдесят, вредность, выслуга. Это идет гарантировано.

П: Это оклад, с которого не могут снять за нарушение существенно, а вот все остальное КТУ, и с него могут снять.

Р: В общем, где-то около двадцати тысяч гарантированная оплата.

И чем младше сотрудник, тем меньше у него зарплата?

Р: Да, оклад фельдшеров меньше, чем у врачей. Если врача десять шестьсот, что там уже про остальных говорить. Есть еще президентские пять тысяч, когда-то он давал их. Сейчас они на региональный бюджет переведены, оттуда выплачиваются. И вот этот приработок. Четыре месяца последние нам стали доплачивать. Вот мне идет десять шестьсот доплата, чтобы поднять по потолку в дорожной карте. И еще президент добавил одиннадцать пятьсот в целом по России выплаты, не облагаемые налогом.

А какие у руководства зарплаты?

Р: Это мы не знаем. Мы только по уровню жизни, который у них начинается в связи с занимаемой новой должностью, видим, что там не все плохо.

Там надбавки, конечно, другие, квалификация другая?

Р: Конечно. Другие, наверное, деньги, но мы туда не лезем, нас туда не пустят, потому что их доходы не афишируются. Это наши квиточки любой диспетчер может взять почитать, если захочет, а руководству эти бумажки другим путем раздаются.

Вы упоминали про увольнения. А многие увольняются, уходят в коммерческие больницы? Или куда вообще люди из медицины уходят, если уходят?

Р: В Москву, в основном.

П: Когда ковидные госпитали начали работать в Москве, очень многие поехали. По большей части, в стационары уходят.

Р: В коммерческие структуры уходят. Но в основном, на скорой остаются люди, которые без адреналина, наверное, жить не могут. Или, может, в другом месте себя не видят. Или не хотят. Мне, например, шестьдесят лет, куда мне уже? Я, может, худо-бедно пять лет еще доработаю, а там посмотрим.

А сколько сейчас пенсия?

Р: У меня льготная пенсия сейчас. Я пока анестезиологом был льготную получил, год за полтора шло. Тридцать лет отработал по льготе, и дали пенсию. А когда у меня наступит пенсионный возраст, я смогу перерасчет сделать на возрастную пенсию.

П: Да, двадцать три тысячи там будет. Вот доктор ушел такой же, двадцать три он получает.

Такая пенсия – безбедная старость, да. А как оплачиваются вызовы? Важно ли для вас наличие обязательного медицинского страхования?

П: Мы оказываем помощь всем независимо от того, есть полис или нет. Хорошо, когда есть, но, если нет, мы все равно оказываем помощь.

Р: Я задавал вопрос собранию. Раньше было так: если страховой полис есть у человека, ему оплачивает вызов страховая компания, а если полиса нет, оплата идет из городского бюджета. То есть вызов в любом случае должен был оплачиваться. Я спросил, осталось ли так сейчас. Экономист сказала, что сейчас оплачиваются все вызовы независимо от того, отмечен полис в карте или не отмечен. Но может так случиться, что опять структура разорвется. Пока полис особого значения не имеет.

П: Но от нас все равно требуют. Просто у нас вызовы принимаются абсолютно все. Хоть порезал палец. Выезд на один вызов скорой стоит, как я слышала, в пределах трех тысяч, и ехать на «порезал палец»… ну это абсурд вообще.

Р: А есть еще, например, алкогольное опьянение. Если диагноз только алкогольное опьянение, больше ничего, то этот вызов не оплачивается, хотя бригада выехала и осмотрела больного.

А интоксикация?

Р: Ну интоксикацию напишешь, пойдет как оплачиваемый вызов, но опять же, просто алкогольную интоксикацию написать нельзя. Можно написать «Интоксикация неизвестным спиртсодержащими веществом». Одно время нам запретили ставить диагноз «алкогольное опьянение». Вот и через несколько месяцев губернатор отрапортовал, что алкоголизация населения резко сократилась. Потому что основная статистика по алкогольным опьянениям и по алкогольным эксцессам, травмам, идет от скорой помощи. Мы подаем сведения, вот поэтому алкоголизации у нас нет, значит, можно продавать спиртное. То есть во всем заметна такая линия. Некоторые шифры у нас тоже запретили ставить, кодировку диагнозов.

П: Психиатрические мы не можем писать. Например, делирий алкогольный. В народе «белочка».

П: Да-да, в народе «белая горячка». Алкогольно-абстинентный синдром типичный. Это такой симптомокомплекс. Да, это патологическое состояние. Нельзя нам этот диагноз ставить, он не оплачивается, хотя бригада полностью отрабатывает. То есть по факту нам приходится иногда диагнозы просто подгонять под оплату. Это такой рабочий момент нашей структуры.

А молодежь с университетов приходит?

Р: Приходит молодежь, фельдшеров молодых много пришло за последнее время.

П: Сейчас есть разница между фельдшерами и врачами. Раньше, до четырнадцатого года, любой врач мог прийти на скорую и устроиться работать. А теперь нужна только специализация «Врач скорой помощи». То есть, человек должен закончить ординатуру по скорой помощи. Сейчас вот такое правило, и поэтому платить деньги, потом приходить в этот ад, мягко говоря, никто не хочет. Поэтому врачей сейчас очень мало.

Ординатура платная?

П: Ординатура платная, как правило. Есть там несколько бюджетных мест, но это вообще капля в море.

Вот приходят молодые, как оцениваете их знания?

П: Фельдшера, конечно, обнять и плакать. Да и врачи такие тоже попадаются. Подготовки никакой от слова совсем, если учитывать то, что последние годы онлайн-обучение. Как можно медиков учить онлайн?!

То есть, вену они находят по монитору?

П: Да, подготовка ужасная. Раньше еще старые кадры могли чему-то научить, когда они по двое работали. Новичка ставят в бригаду вторым номером к фельдшеру, который долго работает, и за полгода он худо-бедно научится чему-то. Сейчас мы работаем по одному, невыгодно работать по двое, вот в чем подвох. Если по двое работаешь, баллы делятся пополам, меньше коэффициент.

Р: То есть, если фельдшер работает один, у него умножаются баллы на полтора. Если вдвоем, до единицы. А учить… ну кто учит, а кто посылает. Конечно, вдвоем работать проще и в плане безопасности, потому что сейчас участились нападения на врачей, на медработников.

Нападения?

П: Конечно! Вы, может быть, не в теме, а у нас это очень часто.

Я мониторил по новостям, связанным со скорой помощью, и единственное, что находил – отчеты. Логвиненко поставил столько-то машин в двадцать первом году, в такое-то отделение скорой помощи завезли оборудование. Тоже Логвиненко. А вот каких-то новостей по региону с происшествиями вообще нет.

П: Этого и не будет, потому что эти конфликты заминаются на уровне руководства. Как правило, когда случается, например, настучали, мягко говоря, по башке, или еще что-нибудь, первым реагирует руководство. Пиши, говорят, что никаких претензий ты не предъявляешь, вот и все. Идет давление сверху. Даже на нашей подстанции были случаи, когда врача вынуждали идти на мировую.

Даже травма не на рабочем месте?

П: Нет, это касается травм, полученных при исполнении своих обязанностей в рабочее время. И в этих случаях, как правило, официальный профсоюз становится на сторону работодателя. Вот это обидно.

Р: Потому что бытует мнение, что если вы не смогли предотвратить конфликт, виноваты вы, потому что вы врач, а он больной.

П: В этом плане мы абсолютно бесправные, нас никто даже не может защитить.

Была пандемия, про нее забыли, сейчас у нас специальная военная операция. Как она сказалась на работе? Врачи же военнообязанные. Как нагрузка изменилась? Вот у меня в городе, к примеру, иногда врачей вызывают в госпитали, платят отдельно, какие-то смены по уходу за ранеными. Тут есть такое?

Р: На выездной скорой помощи это, в принципе, не отразилось. А на стационаре, конечно, это сказывается, потому что некоторые стационары закрываются под госпитали, и естественно, нагрузка падает на какой-то другой стационар. Вот БСМП, хирурги там просто иногда плачут, потому что весь город идет к ним. Травматология, хирургия. Двадцатку закрыли, шестую закрывали в свое время, в ЦГБ закрыли травматологию, под госпиталь взяли. Естественно, стационарные врачи зашиваются. Сказалось ли на зарплате – не знаю, но на физической нагрузке – да. А при этом у них штат не увеличивают, потому что пока не увеличивается койкофонд.

А мобилизация?

Р: Оттока особого не было. Вот желающий был у нас как-то. Собирали подписи, кто хочет туда уйти, да опять же не просто так уйдешь. Это там ФСБ-контроль, документы. Пока что особо никого не забрали, у нас только один водитель ушел с шестерки. Он там хотел водителем устроиться, но получил автомат. Сейчас раненный в госпитале лежит. И один фельдшер с тройки собирается медиком туда уйти, но куда он там попадет? Не знаю, и попадет ли вообще?

Как ваши коллеги в общем реагируют? Поднимаются ли сейчас какие-то вопросы в коллективе? Довольны, недовольны вообще ситуацией?

П: Вы имеете в виду СВО? Вразнобой, кто-то за, кто-то против.

Р: У населения одного мнения не бывает. Да и сейчас об этом говорить особо не безопасно. У каждого, конечно, есть свое мнение. В кулуарах много чего можно услышать, да, кто за, кто против, кто понимает, кто не понимает происходящего, зачем, для чего, почему. Некоторые моменты просто иногда в тупик заводят.

П: В основном, говорят ура-патриоты, а те, кто против, они сидят и молчат.

Ну сейчас ура-патриоты разные бывают. Как мы уже выяснили с последними новостями.

Р: Время покажет, кто прав, кто виноват, что зачем? А пока, слава богу, хоть мы живем в мирном городе да в мирной обстановке. Как оно дальше отзовется?

Задумывались когда-нибудь сменить специальность, работу?

Р: Я только задумываюсь о том, чем я буду заниматься потом, когда уволюсь. А так нет.

П: Если честно, мужу уже шестьдесят, мне сорок. Уходить куда-то в коммерческие структуры – нужен другой объем знаний. А чтобы его повысить, нужно, во-первых, время, которого нет, даже если ты и работаешь на ставку, все равно этого времени нет. Во-вторых, нужны деньги, потому что сейчас все курсы платные, и что-то стоящее пройти – нужны деньги, а где их взять, когда у тебя семья? Поэтому не получается и, увы, с этим приходится мириться. Хотя желание есть. Просто скорая помощь – это не тот предел, к которому надо стремиться. Это может быть переходный этап. Вот ты отучился, пришел на скорую, поработал, получил определенный багаж знаний и дальше пошел. Но можешь и застрять, потому что график удобный – сутки через трое, более-менее зарплата…

Р: По зарплате, конечно, на скорой выгоднее. Оплата труда на порядок выше, чем в стационаре, если брать только законные начисления. Да, если брать в расчет незаконную деятельность по приобретению дохода, за услуги, например, то в стационарах, может быть, есть такие места, где заработаешь больше, чем на скорой. А так официально на скорой зарплата на порядок выше, чем в стационаре.

Вы сказали, сутки через трое, в принципе, хватает времени?

П: Это ставка, а многие работают на полторы, на ставку-семьдесят пять, это сутки через сутки.

Р: Живут на работе практически.

П: Но самое интересное, что это не оплачивается. Вот допустим, все надбавки идут на ставку. Будешь ты работать хоть на четыре ставки, тебе все надбавки будут рассчитываться на ставку.

Десять тысяч просто сверху получишь окладные?

П: Да. То есть, в чем вся проблема? Я когда вышла из декрета, многим говорила, перейдите на ставку, и проблема тогда проявится. Вот сейчас руководство рапортует, у нас все отлично, ставки все закрыты, все хорошо, у нас все замечательно. А если мы перейдем все на ставку, будет видно, как жутко не хватает врачей. Ну все же думают, что они железные, что дети у них не растут, и что они все деньги заработают, да и кредитов много.

Ипотеки, автомобили?

Р: Да, долговая система управления обществом на сегодняшний день хорошо работает, очень много кредитов. Поэтому люди очень многие боятся конфликтовать на работе. Потому что лишиться сейчас работы – это значит лишиться возможности оплачивать ипотеку, кредит. Поэтому во многих сферах так же, у учителей, например. Дальше сама система. Есть закон, а есть неписаный закон.

Но на жизнь более-менее хватает.

Р: На жизнь хватает, мы не голодаем, дети одеты-обуты, еда есть, живем в доме. Хотя, если разобраться, это все строилось годами и еще не достроено. Вот и на это тоже еще нужны деньги.

П: А хочется не только есть-пить, хочется ж еще развиваться, что-то делать, о будущем заботиться.

Какая текущая дистанция планирования?

П: Вы знаете, в нашей стране если до завтра доживу – хорошо! Если завтра ничего не началось, опять очередное.

Р: Планировать сейчас… на несколько дней вперед можно планировать. А так нестабильность цен, нестабильность всего. Я не знаю, что завтра будет, потому что в мире сами видите, что происходит. Да, даже сами вышестоящие и те уже пугают надвигающейся всемирной угрозой катастрофы какой-то военной. Как можно в такой ситуации надолго что-то планировать? Тем более, находимся в прифронтовой зоне. Поэтому стараемся планировать ближайшие перспективы какие-то. Звезд с неба не собираемся хватать, главное, чтобы дети были накормлены, обучены, одеты, тепло было в доме. Ну, мы не самая бедная семья в этом плане. Сейчас вот жена вышла на работу, доходы увеличились у нас. Дорожную карту подняли, так что я думаю, если так будет дальше, проживем. Острова покупать не собираемся.

П: Машину никак не можем купить. Уже и не купим.

Р: Да, хотелось бы машину новую. У нас одиннадцатая модель, снизу гнилая, двери гнилые, но сейчас замахнешься на новую машину – это полтора миллиона, не меньше.

П: А кредит брать не хочется.

Р: Поэтому, если так посмотреть, то мы уже бедная семья, не дотягиваем без кредита. А если там хлеба купить, колбасы, я думаю, нормальная семья, обеспеченная. То есть в зависимости от запроса мы можем свой статус либо поднять, либо опустить.

А если посмотреть хотя бы на самое близкое руководство?

Р: Там уже своя планета.

П: Вот смотрите, человек работал старшим фельдшером на подстанции. Идет на повышение и у него уже через месяц машина представительского класса. Конечно же, купленная на трудовые доходы…

Тогда такой, наверное, глобальный вопрос. Что бы вы поменяли в рамках места своей работы, если бы была возможность коллегиально влиять на какие-то решения?

Р: В той системе, которая сейчас в стране существует, нижестоящий в принципе может инициативу проявить только на уровне своих возможностей. Сверху спустили, ты исполнил, а руководство не спешит вверх свою инициативу поднимать, потому что это небезопасно. А если так, пофантазировать… На своем рабочем месте я некоторые моменты решил. Сначала на меня обижались, но это, теперь я думаю, во благо пошло. Там были некоторые нарушения трудового законодательства, предусматривающие увольнение с работы по статье. Я не стал с этим мириться, в итоге стало безопаснее работать. Ещё бы я ввел систему контроля деятельности вышестоящих каких-то должностей, денежных потоков в организации, т.к. существует механизм распределения денег по КТУ (приработок), в котором заинтересован весь коллектив.

Сменяемость?

Р: Конечно, у руководства бывают тоже свои ошибки и недочеты в работе, отражающиеся на подчиненных. Нас-то наказывают, и мы знаем, за что, а наказывают ли их? Вот иногда их просчеты становятся в итоге нашей проблемой, и нас же за это наказывают. Ещё я бы усилил работу в образовательной системе, ввел бы собрания по разбору тяжелых случаев, по расхождениям диагнозов, потому что в этом есть очень большая потребность. Тренажерные залы для отрабатывания навыков оказания скорой медицинской помощи, т.к. образовательный процесс очень важен для сотрудников скорой помощи, потому что очень много моментов с расхождением диагнозов. И конечно же, юридическую образовательную программу ввел бы, т.к. многие наши коллеги юридически совершенно не подкованы в вопросах права.

То есть можно как-то не так оказать помощь?

Р: Да. И даже в тактике поведения с больными, с родственниками у нас конфликты возникают, но слава богу, родственники еще не приучились подавать в суды. Потому что, не скрою, есть грубое отношение со стороны сотрудников скорой помощи. Все уже выгорели эмоционально, и если встречаются нервные, раздражительные люди, всё это выливается в конфликт. Я постоянно осаживаю своих коллег, потому что нарываются на конфликт своим гонором, чувством превосходства над пациентами или над родственниками. А люди у нас терпеливые, слава богу, они еще понимают.

Штат увеличили бы?

Р: Ну, штат увеличивать – это надо привлекать людей стимулами какими-то, в основном, материальными, а материальные стимулы, откуда они возьмут? Может быть, они и есть, деньги нашли же, чтобы сейчас поднять планку. То есть, они до этого были, потому что если их нет, то деньги ниоткуда просто так не возьмутся.

П: Медицина – это очень строгая иерархическая структура. Здесь низы ничего не могут в плане организации делать, а если организовывать, то это даже не уровень главврача. Это уровень министерства. А министерство… Если задуматься, надо полностью менять систему. Но это уже другой разговор, совершенно другой разговор.

Р: В советские времена, я помню, у нас проводились клинические разборы тяжелых случаев, там обучающий момент был. Это дисциплинировало медиков. А сейчас, сколько лет работаю, у нас даже не клинический разбор, а так, чисто информативное сообщение по трем случаям было. В прошлом году один раз. За все эти годы я больше не помню таких обучающих моментов.

П: Сейчас медицина нацелена на зарабатывание денег, у нас не помощь, у нас услуга. Вот если мы от этого отойдем… Но это явно не при капитализме…

В школах примерно такая же ситуация, теперь это услуга.

П: Школа – это мрак. Наши девчонки перешли в четвертый класс, и у нас уже разногласия с директором по вопросам выполнения школой своих обязательств по обеспечению учащихся учебными пособиями. Мы пришли сегодня в школу, а нам говорят: «На учебники у нас есть деньги, а рабочие тетради вы покупайте сами, но мы вас не принуждаем». И несмотря на то, что рабочие тетради входят в перечень пособий, которые обязана закупать школа, мы слышим в ответ: «Ну, вы же понимаете, какая сейчас ситуация в стране, денег на всё не хватает». Да и к образовательному процессу есть много вопросов.

Р: Раньше коронавирус был виноват. Сейчас СВО виновата, завтра голод будет виноват, а там еще…

П: У них всегда на все находится причина. Они воруют, а мы должны понимать.

Там сильно себе не отказывают.

Без коллективной борьбы очень сложно. Огромное геройство надо иметь, чтобы так одному пойти против руководства отстаивать свои права.

Р: Если бы была моя воля, чисто вот фантастическая, я бы ввел в стране народный контроль. Народный контроль со сменяемым коллективом. Три месяца, пять человек ячейка. Один состав контролирует руководство, например, приход денег, расход денег, какие-то организации, действия. Потом выборами коллективными поменяли этих людей. Не назначением, а выборами. Чтоб не было прорастания корней.

Советы и отзыв делегатов. Да, совет выбрал, допустим, врачей, делегатов, они работают. Не понравилось, совет собрался, обратно отозвал, выдвинул другую кандидатуру.

Р: И чтоб руководство было прозрачно в своей деятельности, и члены коллектива. Сейчас какая система у нас, как называется? Как у нас называется публичная власть, которая по уставу не подчиняется населению и население не имеет право ее контролировать? Формулировка там такая есть. Публичная власть не обязана отчитываться перед населением, и население не имеет права контролировать публичную власть.

Мы один раз в четыре года выбрали, а дальше жаловаться на публичную власть тоже нельзя.

П: Да если б мы еще выбирали.

Р: Поэтому в этой системе моя фантазия насчет народного контроля отпадает. А вот если бы это ввести, я думаю, очень многие вещи поменялись бы. Потому что народ все-таки…

Он не глупый, народ. Поясню суть нашей работы. Ходит представление, что люди, которые работают на местах, ничего не понимают вообще, а там какие-то головы. Наша задача вот этой работой и подобными вопросами показать, что люди на местах – это грамотные люди, которые в своей отрасли видят проблемы, понимают, что происходит, и даже какие-то решения могут предложить. А те, которые имеют эту власть, почему-то не видят этих решений.

П: Они все видят, но они сделали выбор в пользу денег. Можно себя на кресты рвать ради дела, ради идеи, ради, в нашем случае, здоровья и жизни. А можно тупо зарабатывать себе на «Икс пятый».

Р: То же самое, коллектив шахтеров. Чем-то недовольны – подняли забастовку. Да, редкость, но забастовка должна, например, увеличить зарплату. У нее должен быть доступ к информации о потоке денег. Если у них нет доступа к такой информации: сколько пришло, куда ушло – как они могут добиться повышения зарплат? Как они могут проконтролировать эту ситуацию? Они могут только понадеяться на профсоюзного лидера или организацию, а профсоюзную организацию, извините, можно прижать. Единственный инструмент – они могут инициировать прокурорскую проверку. Прокурорская проверка может все выяснить, у них есть доступ ко всему. Но вот опять же, на сегодняшний день какая у нас прокурорская проверка?

П: У нас нет доверия к прокурорской проверке.

Р: Исполнитель пришел, начальник ему позвонил, сказал, не надо там копать, а вот здесь прикрой глаза. Коррумпированность в стране зашкаливает на сегодняшний день. И поэтому забастовки могли бы иметь какую-то значимость, если бы был доступ именно к источнику власти и к деньгам.