Интервью с руководителем группы водолазов МЧС

15 декабря 2024-го года в Керченском проливе во время шторма затонули два танкера с мазутом, которые были значительно старше рекомендованного срока эксплуатации. В результате мазут попал в акваторию Чёрного моря и начал загрязнять и отравлять всё вокруг. 17 декабря в ряде населённых пунктов Краснодарского края был введён режим чрезвычайной ситуации (ЧС), но принятых мер было недостаточно. Со всей страны в Анапу и окрестности стали приезжать неравнодушные люди, которые старались своими силами очистить птиц и песок от мазута, а также обратить внимание на масштабы катастрофы. 26 декабря была ЧС повысили до федерального уровня, и в зону катастрофы приехали специалисты федеральных отрядов МЧС. Интервью было записано в мае 2025-го года в Анапе.

Как вы пришли в эту профессию?

Я уже 20 лет в этой профессии, с 2004-го года. Приходил к этой профессии, конечно, по молодости. Разные работы до этого были: то слесарем работал, то в строительстве работал, то разнорабочим работал. У меня был друг, который работает в спасательном отряде. Он как-то мне предложил: «Как ты думаешь, ты бы потянул бы?» Это были времена — 2004-ый год — в любое место можно было устроиться, особенно у нас в регионе, в структуры пойти, например. Но я всегда считал, что работа в системе МЧС, особенно в спасательном отряде — хорошая работа, потому что ты помогаешь людям, они благодарят тебя.

Когда только устроился на работу, первые 3-4 года вообще дома не бывал, ездил-то на какие-то обучения: по спасательной части, по альпинизму, по гидравлическим, по спасательным инструментам. Сама система тебя учит этой работе, основа была. Тогда, конечно, обучение было более богатое, когда мы устраивались на работу, мы могли по два месяца учиться первоначальной подготовке спасателей, учёба включала в себя все направления: и водные, и скальный блок, и спуски с вертолётов с разных высот — одним словом: спасение. Короче, нас учили, это была очень хорошая база. Сейчас они как-то сократили эту программу. Сейчас ребята когда ездят учиться, рассказывают, как они проходят первоначальную подготовку спасателей — она включает себя не такой полный комплекс мероприятий, как раньше было. Но опять-таки, мы, старики, стараемся подтянуть их, бреши заполнить, где они там недоучились, стараемся…

Наставничество.

Да. Ребята приходят вообще зелёные, поэтому как ты покажешь своим примером на выездах, поисковых спасательных работах, как ты себя ведёшь — это важно. Сначала ты сам им показываешь, потом потихоньку начинаешь доверять им, чтобы они выполняли какие-то задачи. Они начинают их выполнять, и ты видишь: ага, этот человек уже может… Ну, и тебе проще со временем, так как молодежь уже рвётся в бой. Думаешь: ну всё, уже ребята подготовлены, уже их учить не надо, они уже сами работают. Как было при Советском Союзе: когда ты увольнялся с работы, ты должен был подготовить себе смену. Это очень правильно было тогда. Пока ты не подготовишь себе смену, тебе не давали уйти с работы.

У всех ли получается работать спасателями?

Если твоё нутро не принимает эту работу, если душа не лежит, долго не протянешь. Так как коллектив, который уже сформировался, как-то работает, выполняет задачи. Если новый человек не вживается в этот коллектив, он поработает год-два — и уходит, не выдерживает. Не то что мы его вытесняем, но он автоматически понимает, что он не может, и сам уходит.

Из какого региона Вы приехали на очищать Чёрное море от мазута?

Мы из Чеченской Республики. Нас трое водолазов с Чеченского поисково-спасательного отряда, четверо с Ингушского поисково-спасательного отряда, семеро со Ставропольского спасательного отряда. Сборная команда приезжает сюда работать, всего 14 человек с Северо-Кавказского региона.

Мы приехали вместе и работаем здесь по ликвидации последствий этой катастрофы. Работа нелёгкая, под водой, то, что было на берегу, худо-бедно уже собрали, а то, что осталось под водой — очень трудно, так как несколько штормов было, и весь мазут, который лёг на дно, замело песком сантиметров на 30-50. То есть вроде бы смотришь на дно: ничего нету, а когда начинаешь размывать, опа — появляется целый пласт сантиметров 10, 15, 20... И вот размываем его оттуда потихоньку. Пока ещё вода холодная, мазут как пластилин, и вот мы собираем его в мешки, выносим на берег. Там уже ребята помогают, увозят его. Первые 5-6 дней, когда мы здесь были, был один участок, где прям видно было: слоем 5-10 сантиметров лежал этот мазут. В день 3-4 тонны вывозили чистого мазута! Потом, через неделю, уже с песком чуть-чуть вперемешку получалось.

Потом мы передвинулись метров на 150 по берегу, разбили участок, начали обследовать. Сейчас уже размываем помпами. Кто-то размывает песок, кто-то мазут собирает. В начале катастрофы здесь была целая трагедия, по берегам было столько мазута, столько мёртвой живности и дельфинов… Ребята, которые попали в первый период, рассказывали, что картина была очень неприятная.

Сейчас у вас, получается, длительная командировка?

Да, с ротацией. Через определённое время мы меняемся, чередуемся. Сейчас отработаем, и потом, скорее всего, снова вернёмся сюда через смену. Вот сегодня ребята из Южного регионального отряда уехали, и сегодня уже другая команда заехала, мы их встречали. Мы же все друг друга знаем. Водолазов не тысячи, не сотни тысяч. Это малый, узкий круг. Те ребята, которые приезжают, с некоторыми мы учились вместе на первоначальной подготовке, на повышении квалификации.

Даже из других регионов?

Конечно! Я с ребятами с Камчатки учился, из Питера. Когда собираемся: «О, ты, Рамзан! — О, Саня! — О, Лёха!». Мы можем не видеться годами, но вот в таких ЧС или на сборах встречаемся. Недавно на региональных соревнованиях были, приезжали ребята — я лет семь с ними не виделся. Опа, встретились! Провели вместе десять дней, вместе поработали.

Насколько обширна зона работы водолазов МЧС?

Начиная от пирса в Анапе мы идём. И уже далеко от него отошли. Мы создали группы из 5-7 водолазов — водолазные станции. И у нас же не одна водолазная станция, у нас их десяток. Ежедневно мы можем охватить, ну, скажем, 300-400 метров береговой линии. Но если обнаружен мазут, мы можем на одном месте и день, и три дня работать, доставать это всё.

Ну, стараются системы, столько средств сюда подтянуто, все вкладывается в то, чтобы как-то минимизировать последствия катастрофы. Это очень, очень большая катастрофа, если так взять глобально. Всё собрать полностью, как бы мы ни старались всеми силами — не получится, где-то там на больших глубинах может что-то остаться. Но, по крайней мере, прибрежная зона будет почище, ведь будет купальный сезон…

Недавно власти заявляли, что курортный сезон на пляжах Анапы не возможен, загрязнения ещё значительные [Глава Роспотребнадзора Анна Попова 18 апреля заявила, что пляжные зоны в Анапе и Темрюкском районе не соответствуют санитарно-гигиеническим нормативам и не могут быть допущены к эксплуатации в курортный сезон — прим. Сизифа].

Это уже не наше решение. Это решают другие. Наша задача на данный момент, если взять группировку водолазов — у нас не прибрежная зона, а именно в воде, что находится от двух до восьми метров глубины. Сейчас мы двигаемся от пирса в Анапе в сторону Витязево, стараемся каждый квадрат обследовать.

Какой сейчас основной риск в вашей работе?

На данный момент большой риск связан с тем, что это ну опять-таки все-таки мазут — это такое агрессивное вещество. Нам система [МЧС] предоставила защитные костюмы, медицинские перчатки. Так как мы, водолазы, дышим воздухом с баллона, то для здоровья под водой прямой угрозы нет, если кожа не касается этого мазута. Каждый день привозят новые средства защиты, потому что костюмы портятся от мазута: если мы начнём без защиты в водолазных костюмах заходить, они очень быстро выйдут из строя. Поэтому сверху надеваем костюмы защитные, 10-15 дней мы работаем в них, они одноразовые, сразу утилизируются. Так-то организовано всё неплохо: и питание, и снабжение, и организация. Нас ежедневно инструктируют: если у вас какое-то недомогание, сразу сообщайте.

Единственное, в первые два дня заметил: водолазы дышат воздухом из баллона, и вот этот загубник [часть дыхательной трубки, удерживающий её во рту — прим. Сизифа] нельзя вытаскивать. Потому что когда ты его вытаскиваешь, всё-таки есть привкус этого мазута, он пробивается. И в первый же день я сказал ребятам: «Не вытаскивайте! Зашли в воду — всё, работайте, дышите из баллона». Мы же, когда в чистой пресной воде работаем, можем и вытащить, прополоскать рот, если сухость. А тут…

Баллоны мы как-то защитили, обмотали мешками, водонепроницаемыми материалами, скотчем. Рукава, костюм — всё защищено. А именно загубник и редуктор [устройство, понижающее давление газа, поступающего из баллона до величин, позволяющих осуществлять дыхание — прим. Сизифа] остаются открытыми, их невозможно просто закрыть. По окончании смены мы всё обезжириваем, чистим в мыльном растворе, смотрим, где, как, что: де-то прокладки поменять, где-то о-ринги [уплотнительные кольца — прим. Сизифа] надо заменить — уже по обстановке действуем. Запас у всех есть. Какой-то запас ЗИПов [запасные инструменты и принадлежности — прим. Сизифа] для замены я взял с собой, кто-то взял для сухих костюмов, кто-то для мокрых, кто-то для редукторов — у нас у всех есть, друг другу помогаем. Главное, чтобы работа не останавливалась.

Как думаете, почему власти признали, что случилась ЧС федерального масштаба только спустя 11 дней после крушения танкеров [разлив нефти произошёл 15 декабря 2024 года, правительственная комиссия под руководством главы МЧС России Александра Куренкова ввела режим ЧС федерального уровня 26 декабря 2024 года — прим. Сизифа]?

Многое зависит от погодных условий. Ветер подул — мазутное пятно принесло на этот берег, в Анапу. Могло унести в море. Как всё это сложится, угадать или предсказать — это очень сложно.

Как проходит Ваш рабочий день?

Давайте опишу сегодняшний день. 6:20 у нас подъём, помылся-умылся, 6:50 у нас прохождение медкомиссии на допуск к водолазным работам. В 7:30 у нас приём пищи. 7:50 мы выезжаем с территории на берег. В половину девятого мы уже приступаем к работе. У нас ротация идёт, мы меняемся: водолазы не могут целый день работать, поэтому одна пара пошла, отработала, вышла. Другая пара пошла, отработала, вышла. И вот меняемся, работаем целый день до 17:00. Сегодня чуть пораньше, в 16:00 вышли. Из-за того, что море начало волноваться. Волнение большое, и на маленьких глубинах, два-три метра, удержаться невозможно: вода сильно болтает. Ну, нельзя сказать, что это невозможные условия.

На водолазной станции у нас 7 человек. Должен быть обеспечивающий водолаз, страхующий водолаз. И получается: два человека работают, один страхующий, два обеспечивающих. И вот мы меняемся. Я отработал — становлюсь страхующим. Он отработал — становится обеспечивающим. Вот так цепочкой работаем.

Берег разделили на участки. На каждую водолазную станцию выделяется 30-40 метров берега ежедневно. И вот мы до 3-4 метров глубины, начиная от берега, обследуем полностью эти участки. Обследуем полосу в 50-60, 70 метров от берега в некоторых местах. Размываем песок помпами, насосами, смотрим, что там под ним. Если находим мазут — всё, все концентрируются на этом месте, начинаем размывать дальше. Двое размывают, двое собирают. Стараемся как-то минимизировать ущерб от этой аварии.

Вы работаете до глубины 3-4 метра, а как происходит очистка на больших глубинах?

Там техника работает. Мы ежедневно видим такие специальные то ли тралы, то ли корабли, которые делают по сути то же самое что и мы. У них есть специальная ёмкость, куда они всё это набирают, высасывают. А на малых глубинах техника же не может работать — она сядет на мель. Может быть, есть какая-то техника, которая и с берега может это очищать дно. Но это очень сложно будет. Почему? Потому что пятьдесят сантиметров песка размывать — это по-любому ручной труд нужен. Там человек должен работать, чтобы размывать этот песок. Даже с этих тралов, я вижу, водолазы спускаются, работают. Там чуть-чуть давления другие, чуть помассивнее у них всё. Но они тоже собирают.

Что Вы думаете о перспективах очистки дна в текущем режиме? Есть опасения, что достаточно произойти шторму, чтобы из потонувшего судна нанесло новые слои мазута. И по новой.

Шторма… Вот мы с ребятами сидели, думали: а если шторм, что произойдёт? Это такой пятьдесят на пятьдесят. Если большой шторм, если где-то были какие-то залежи под песком — их может выкинуть на берег. Когда шторма идут, они же берут песок уже как-то поглубже. Может выкинуть на берег, может размыть. Даже интересно, как ситуация изменилась бы после сильного шторма, если честно. Может, он облегчил бы нам работу, а может быть, и усложнил бы. Я надеюсь, что облегчил бы. Почему? Мы бы, как говорится, напали на это дело, быстренько собрали бы то, что появилось.

Мы вот за первую неделю прямо все как озверели, как увидели этот квадрат, где вот именно эпицентр, вот эти залежи. Я на один квадрат становился, просто тупо на дно, и три-четыре-пять мешков мазута мог собрать. Чуть передвинулся — опять четыре-пять мешков собираю. Ребята только успевали на берег вытягивать. А потом, через неделю, раз — смотрим, уже искать приходится, где что. Размываем: ага, вот здесь чуть-чуть, вот здесь. И начали потихоньку продвигаться.

Какое у местных жителей отношение к Вашей работе, или к ситуации в целом? Доводилось ли сталкиваться с выражением этого отношения?

Подходили некоторые: «Это наш пляж, это мой пляж». Может, какие-то частники были, я не знаю. Один очень сильно волновался из-за того, что начинается купальный сезон. Сейчас тепло пойдёт, люди начнут приезжать. Мы же знаем, что все эти прибрежные зоны живут за счёт туризма. И если у них не будет туристов, посетителей, то региону, конечно, очень сложно будет.

Но я несколько дней ездил на такси — в один магазин надо было съездить. Водитель говорит: «Да ладно тебе, туристы приезжают, море у них на втором плане. Они там отдохнуть, погулять туда-сюда». Я говорю: «Ну, тогда у вас проблем нет». Если они просто посмотреть хотят на море, тогда не проблема. А если они хотят покупаться, позагорать… Ведь на прибрежной зоне ещё, она остаются такие гранулы этого мазута. Но это, в общем, потом уже не проблема собрать. Когда теплее становится, он наверх поднимается, чисто верхний слой снять — и всё, пляжи будут хорошие. Мы и сейчас ходим босиком — вроде нормально, ничего.

Проблема в том, что с широкой общественностью, по крайней мере, не делятся информацией, что это именно за состав мазута. Никаких проверенных данных о влиянии конкретно этого состава на здоровье человека пока не опубликовано.

Ну, по крайней мере, я вам одно скажу. Если бы мы работали в токсичной среде, а у неё есть определённый класс токсичности. И этот мазут — я не знаю его состав, честно вам скажу, — но он не попадает под класс токсичности. Если бы он попадал, например, под 4-й класс токсичности, то нам, водолазам, работающим в токсичной среде, полагались бы какие-то доплаты. Но так как состав этого мазута не попадает под класс токсичности, то нам эти доплаты не делают.

У вас не бывает такого, что фактически вредные условия пытаются оформить как невредные, как раз чтобы не доплачивать?

Где-то, может быть, это и есть. Но на сегодняшний день и наше руководство, и наши вышестоящие люди не заинтересованы в этом. Они наоборот на построении сказали: «Если какие-то проблемы, если недомогание, выходите из воды, не рискуйте». Ну, пока не было. Пара случаев была, но это не факт, что связано с мазутом — из-за этих случаев и было построение сделано. Плюс потом все компрессоры были проверены на качество воздуха. На компрессорах ведь нужно каждый определённый цикл менять фильтры. Доктор проверяет все компрессоры, чётко делает записи, всё докладывает наверх. Ну, всё нормально, вроде бы.

Касательно вообще рисков, которые в Вашей работе присутствуют. Часто, особенно в такой отрасли как строительство, работодатель пытается скрыть факты производственных травм.

Насчёт производственных травм трудовым договором всё расписано, там всё чётко. Скрыть их просто не пройдёт по водолазке. Почему? Потому что каждое погружение — мы проходим технику безопасности, подписываем журналы по технике безопасности. Всё чётко.

Но это каждый случай надо рассматривать. На больших глубинах, если там азотный наркоз пойдёт, водолаз будет чувствовать эйфорию такую, у него могут начаться галлюцинации, может даже видеть русалок. Он может захотеть снять загубник, понырять вольно. Но человек, который работает давно, на больших глубинах, он контролирует эту ситуацию. Он уже может себя контролировать, он знает, что это.

Это и от организма зависит тоже. Например, я на 50-ти метрах чувствую такой бодряк, хочется смеяться, такой весёлый. Сидим в барокамере, я рядом сидящему что-то я сказал, а там разговариваешь уже не так, как обычно, а таким высоким писклявым голосом, от как гелий когда вдыхаете. Вот точно такое. Сказал, и сам смеюсь, не могу остановиться. Он мне говорит: «Успокойся!» — тоже таким же голосом. Я: «Ой, вообще не могу!». Ещё и температура меняется: при повышении давления жарко, при понижении — холодно. Поэтому берём что-то тёплое. Это всё специфика погружений.

Вообще разные ситуации бывают. Профессионалы иногда теряют чувство бдительности, и от этого могут пострадать. Новичок, наоборот, будет осторожничать. Он будет с осторожностью относиться, особенно к большим глубинам. А водолазный специалист — это равносильно тому, что, например, человек живёт где-то в горах высоко, он каждый день ездит туда. Ты с ним едешь, а он на этих серпантинах виляет, как по трассе едет. А ты, когда первый раз едешь по этим горным дорогам, ты очень медленно, каждый поворот. А они каждый день ездят, и вот это чувство страха, они как-то теряют его. А потом один момент — и всё. Один маленький поворотик, одна маленькая ошибка — это может уже обернуться трагедией.

Каждый нештатный случай тебе даёт урок. Хорошо, если этот урок был извлечён не с трагическими последствиями. Я несколько раз там, на пяти метрах, воздуха не хватает. Я вот полную грудь набираю и чувствую — не хватает воздуха. И первая мысль, которая в голову приходит: «Надо всплывать!» Первая мысль — её отогнать надо сразу. И потом я думаю: «А если это тридцать метров? Ладно, я на пяти метрах. А если это тридцать метров, что бы я сделал?» На тридцати-сорока метрах невозможно всплыть без последствий, по крайней мере. И все эти мысли, они происходят за какие-то доли секунды. Ты всё перебираешь в голове: как там, что там? Ага, инструктор говорил, если не хватает воздуха, надо сделать то-то». Ага, всё. Сел на коленки под водой. Дышишь ровно. Пять-шесть вдохов. Где-то на шестом вдохе ты чувствуешь: «О, хватает! Нормально!» Выровнял дыхание, пошёл дальше. Поэтому — тренировки.

Как вы понимаете друг друга под водой?

У водолазов есть свои жесты руками, которые обозначают подъем, погружение и так далее. Есть и сигналы, которые подаются страхующим с берега по сигнальному концу.

Если нет ЧС, которую вы ликвидируете, то вы периодически всё равно погружаетесь?

В месяц водолаз обязан определённое количество часов в месяц отнырять. Это как тренировка. Каждый год он проходит технический минимум, проверку знаний, сдаёт зачёты — практические, теоретические. Каждый год он проходит медицинскую комиссию, полностью обследуется, допускается. Как спасатель он проходит медицинскую комиссию раз в год. Плюс, если он водолаз, он проходит отдельно водолазную комиссию в Ростове. Там уже другие врачи, физиологи, совершенно другая специфика. Там они допускают к погружениям. Соответственно, мы, водолазы, два раза в год проходим медицинскую комиссию. Хотя сейчас чуть-чуть упростили.

Но медкомиссия — это важно. Иногда бывает, что выявляются и какие-то болезни, приходится лечиться. Единственный плюс в чём: когда мы медкомиссию проходим, они сразу говорят: «У тебя вот здесь болячка. Ложись в больницу, через недельку мы тебя вылечим». Ты прямо там же сразу ложишься в больницу, они тебя неделю лечат. Всё, допуск, можешь ехать. В позапрошлом году у меня чуть-чуть с давлением были неполадки. Хотя я им говорил: у меня всегда было чуть-чуть повышенное давление, с 16-17 лет, наследственное это. И я объясняю, а врачи: «Не-не, не может быть». «Хорошо, тогда давайте». Сердце проверили, лёгкие проверили, всё проверили. И вышло: «Всё нормально у тебя, — говорят, — езжай, работай».

В связи с такими серьёзными требованиями к здоровью, у вас предполагается более ранний выход на пенсию?

У нас в системе, именно при беспрерывной работе на должности спасателя, есть закон, который позволяет через 15 лет службы уйти на пенсию. Ну, там минимальная пенсия, конечно. Я тоже на пенсии, если так фактически взять. Уже четыре года я на пенсии. Но пенсия небольшая. В этом году закон приняли, что работающим пенсионерам будут индексироваться эти пенсии [закон от 08.07.2024 № 173-ФЗ, возобновляет ежегодную индексацию пенсий работающим пенсионерам — прим. Сизифа]. Может, что-то добавится сейчас.

Но и на пенсии мы можем работать дальше. Я работаю, но мне ещё и пенсия идёт. Сказать, что у нас какие-то космические зарплаты — я не стал бы говорить. Не буду я жаловаться на это, честно, не хочу в эту сферу влазить. Сколько бы нам ни дали, нам больше хотелось бы. Да, чуть-чуть запаздывает наша зарплата от инфляции, конечно. Но хотелось бы, конечно, побольше. Почему? Потому что вновь на работу устраивающуюся молодёжь, их как-то надо заинтересовать, стимулировать. Если они не могут на эту зарплату прокормить семью, ребята не будут работать.

А вообще молодёжь идёт в спасатели?

Молодёжь идёт, конечно. У нас от 18-ти лет идти на работу можно. Идёт. Но, опять-таки, никто не живёт на зарплату, где-то подрабатывают. Никто не живёт на зарплату. Почему? Потому что, короче, не соответствует она уровню нашей жизни, одним словом. Поэтому ребята, которые на работу приходят на энтузиазме, которым интересна эта работа, они задерживаются. А тот, кто именно нацелен на финансовую часть, долго не задержится здесь. Но проблема в том, что система их обучает, система их учит разным профессиям, разным приёмам спасательных работ. И когда этот человек уходит с работы, на тех, которые на работе остаются, на них-то эта нагрузка ложится, удваивается. Например, у нас восемь водолазов, и три водолаза в позапрошлом году уволились. Всё, осталось пять водолазов. Конечно, эта нагрузка увеличивается на этих пятерых. И пока мы пошлём человека на обучение, пока он обучится, пока он наберёт опыта, проходит там три-четыре, пять, десять лет, чтобы мы набрали опять этих водолазов.

Ладно, не хочу я финансовую часть с вами обсуждать, честно вам скажу. Потому что везде эти проблемы есть. Я не знаю, очень мало людей, которые живут чисто на зарплату. А невозможно это. Это не только маленькие зарплаты. Но сегодня вы знаете, с какой скоростью идёт инфляция, с какой скоростью растут цены на всё. И в системе ЖКХ, и на продукты. Поэтому как-то зарплаты как-то не догоняют этого всего.

Это весьма досадно, ведь сколько трудящиеся боролись за 8-часовой рабочий день, а сейчас всё меньше людей работает по 8 часов, все где-то ещё пытаются найти средства.

Конечно. Но единственный плюс наш в чём? В том, что мы, например, сутки отдежурили, и трое суток мы дома. Конечно, официально мы не можем устроиться на работу. Но кто-то подтаксовывает, кто-то по строительству что-то починит, сделает, кто-то там какой-то свой маленький какой-то бизнес откроет.

Вообще интересно, как у вас коллектив формируется? Потому что в работе, в которой достаточно риска, чтобы коллектив был спаянный, все друг другу доверяли, все знали, кто что может, а кто не может.

В первое время, когда мы на работу устроились, коллектив был маленький, 20-23 человека у нас было. Может быть, нам повезло тогда, но такой сплочённый коллектив был. Все стремились, как губки, впитывали все знания, опыт, ездили по регионам на соревнования, оттуда привозили какие-то новые технологии спасательных работ. Всё вот впитывали, такой коллектив был.

В последнее время, конечно, молодёжь когда приходит… Если человек не вливается в этот коллектив, то ему самому неловко, да. Он автоматом как-то выдавливается, как масло в воде, и потихоньку он сам уходит. Десятки случаев было за 20 лет, что человек приходит, он как человек неплохой. У нас нет претензий к нему как к личности. Но профессиональные его качества… он сам понимает это. И он говорит: «Ребята, нет». И уходит. И так коллектив набирается, который доверяет друг другу в работе.

Ведь без доверия работать, особенно в спасательных отрядах — это вообще не получится. Почему? Потому что я там спускаюсь в воду, спускаюсь в горах куда-то, в ущелье, на верёвках работаем, наверху стоит кто-то — ты полностью доверяешься ему, спускаешься. Поэтому без доверия налаженной работы не будет. Поэтому ты должен знать, что человек, который стоит наверху, стопроцентно соответствует своей квалификации, он чётко знает, что ему надо делать. А по-другому никак. Если это какие-то новобранцы, если ты чувствуешь, что он там чуть-чуть не то, ты говоришь: «А, ну тогда ты иди вниз, я тебе здесь страховку, всё организую». Ты его спускаешь. Как-то так лавируем, стараемся. Пока не подтянется человек в опыте работы, в профессионализме, мы его ставим на те задачи, которые он осилит, чтобы не было никаких там эксцессов, чтобы ЧП не было никаких. И как-то стараемся подтягивать ребят.

Я начальник поисково-спасательного подразделения. У меня в подразделении 9 человек. Я не могу выбирать людей в своё подразделение. Почему? Потому что люди приходят на работу, кто-то уходит, кто-то приходит. И наши начальники тоже не могут идти на поводу, например, у меня. Если я начну выбирать его, его, его, я там всех каких-то специалистов собрал у себя в поисково-спасательном подразделении, а остальные четыре подразделения остаются с одними новичками. Это тоже неправильно, если по сути взять. Поэтому задача моя, как начальника подразделения: если я в своё подразделение получаю новичка или вновь прибывшего на работу спасателя, моя задача — его подготовить. Человеку, вновь прибывшему на работу, даётся три месяца как испытательный срок. За это время я должен узнать этого человека, на что он способен, вообще способен ли он воспринять, выучиться.

Это работа с коллективом. Как начальник подразделения, я должен знать, как у него там дома обстановка, так как это тоже может влиять на работу. Если у него дома не всё в порядке, там какие-то домашние проблемы, это автоматом отдаётся сюда, на работу. Он приходит на работу нервный какой-то, не такой. Я стараюсь, когда новобранцы поступают в моё подразделение, побольше им показать, и своими действиями, как примером, и педагогическими какими-то приёмами. Когда свободное время есть, как-то объяснить ему. Всегда старался, чтобы они задавали вопросы. Спрашивайте всегда, спрашивайте! Если вы не спрашиваете, я не знаю, что у вас в голове. Не понял — спроси. Не знаешь — спроси. Что-то ты не догоняешь — спроси. Мы подскажем. Когда мы устраивались на работу, у нас был отряд молодой, и не у кого было спросить: «Как это?» Ты берёшь иногда какое-то снаряжение там по альпинизму, и ты не знаешь, как им пользоваться. Были такие времена. Потом, когда на соревнования ездили региональные, там узнавали: «А, это для этого… Ах, вот этим…» И мы эти все эти знания таскали сюда, в отряд. Мы, старожилы, 20-25 лет которые работают, мы как-то набрались этого.

Но сейчас молодёжь, не знаю, не интересуется как-то. Мало интересуется, честно вам скажу. Было бы они ого-го! — они нас вытеснили бы уже. Поэтому как-то надо стимулировать финансово, чтобы завлечь молодёжь в эту систему. На энтузиазме кто? Кто неженатый. Это можно, пока семьи нет. А там раз, женился, семья, там дети пошли — ты понимаешь, что этого мало. Что там пошёл купить что-нибудь, одеть их на сезон — три зарплаты выложил, ушёл. Ты начинаешь задумываться. Поэтому как-то надо стимулировать, чтобы ребята рвались, скажем так, в спасательную службу. Ну, надеюсь, со временем как-то стабилизируется это. Сейчас и у президента там несколько предложений было, и министры, что будет скачок там и зарплат, и всё будет. Ну, ждём.

В апреле в Госдуму внесли законопроект, который должен уравнять спасателей и пожарных регионального уровня в праве на досрочное пенсионное обеспечение с работниками федеральной службы МЧС.

У нас федеральный отряд, о региональных службах не скажу, какая у них там обстановка, но тоже не ахти. Нельзя сказать, что они там купаются в роскоши. У нас в Республике региональных нет. Я знаю, что в Дагестане есть очень много спасательных отрядов региональных. Я видел их ребят, подготовку — очень даже неплохо. Они очень хорошо подготовлены. Они и на скальном блоке, и в природке, и везде, и физически очень хорошо подготовлены ребята. И это молодые, им там 20, 18, 22 года. Вот как мы сейчас говорили: пока не женаты, пока молодые, они на энтузиазме, да, себя показать. Они такие все шустрые. Но проходит 5-6 лет, пойдёт семья, они задумываться начинают уже, финансовая часть берёт верх. Понимаете?

Ну, ладно, не будем, да. Я не хочу в эту финансовую часть… Почему? Потому что это неблагодарное дело. Я не могу на это повлиять. Почему? Потому что, не знаю я. Мы, хотя, пишем наверх предложения, но пока нас никто не слышит. Сюда тоже ребята ездят по водолазке — мы работаем, надеемся, что это нам эти часы водолазные, может, где-то как-то оплатят. Ну, посмотрим. Не будем загадывать. Будет — будет, не будет — это наша обязанность. Это ЧС федерального значения. Поэтому участвовать в этом — наша обязанность. Ликвидация последствий — это наша обязанность. Это прописано в трудовом договоре. Оплатят, не оплатят — это уже второй вопрос, если честно. Я подписывался под это ещё 20 лет назад. Я знал: любая ЧС на территории Российской Федерации — я могу быть привлечён, и я должен участвовать в этом. Я знал это тогда тоже, знал и сейчас знаю. Без проблем.

Я за себя скажу: всегда было на первом месте то, что ты участвуешь в спасении — или человека, или природы, или в ликвидации каких-то последствий чрезвычайных ситуаций. Последствия нынешней трагедии — десятилетия могут продлиться. Если мы приложим усилия, и этот срок сократится с 10 на 8 лет — это уже хорошо.

И много волонтёров со всей России приехало помогать в ликвидации последствий ЧС.

А с волонтёрами мы встречаемся, когда какие-то такие большие трагедии, чрезвычайные ситуации. И у нас дома, в Республике, есть несколько волонтёрских групп, мы уже их знаем в лицо, знаем телефоны, связываемся, даже в некоторых случаях у них перенимаем что-то, приспособления, например. И ни у нас спрашивают, как лучше, мы им подсказываем. Когда какие-то крупные ЧС происходят, они как-то: «Опа!» — сплотились, раз, приезжают, нам помогают. Когда крупные. А такие мелкие, ДТП там, или бытовые — они же не видят вот этих мелких. Это уже наша задача.

У нас даже на работе есть ребята, которые перешли к нам из волонтёров. У нас дома я знаю, как с ними себя вести. Здесь сложнее… Опять-таки, у каждой спасательной работы — своя специфика. У нас дома волонтёры помогают в основном на воде, например, кто-то утонул, два-три дня не можем найти. Они по берегам смотрят, у них есть маленькие резиновые лодки, они смотрят: не всплыл ли человек, не зацепился ли где. Сейчас этих солдатиков [срочников МЧС — прим. Сизифа] если бы не было, волонтёров можно было позвать помогать тащить наши мешки с мазутом. Водолазу очень трудно этот наполненный мешок на берег вытаскивать, потому что на нём и так там килограмм 30-40 груза. В воде он почти не чувствуется, но когда выходишь на сушу выше пояса, очень трудно тянуть. Поэтому сейчас с берега солдаты в воду заходят, мешки на берег вытягивают, Мешки специальные, вакуумные, оттуда разлива не может быть мазута. Они загружают мешки на машины и увозят. А дальше, где они их складируют, где утилизируют — я, честно, как-то не интересовался.

По крайней мере одно из мест хранения — хутор Воскресенский. Однако утилизация не осуществляется в нужном темпе — ведь мазут нужно очистить термически, чтобы вредные вещества ушли, и можно было из замазученного песка асфальт катать, например. Поэтому мешки с мазутом скапливаются на площадке в близости от жилых домов и детского сада, и жители чувствуют запах и обеспокоены ситуацией.

Это не наша сфера, честно вам скажу. Мы не компетентны в этой сфере. Мешки, конечно, как-то надо складировать так, чтобы людям и не мешало, и чтобы последствий не было. Но это решают уже другие органы.

Не МЧС?

Может быть, и МЧС, но именно не наши, не водолазы.

За 20 лет, которые вот вы работаете, что в вашей отрасли стало хуже, что лучше?

Это такой каверзный вопрос, честно вам скажу. Очень много чего стало хорошо, очень много что стало плохо. Сейчас хаять систему, жаловаться… Не хочу я.

Просто у трудящегося любой отрасли, и уж тем более если он пришёл в неё с любовью, за годы труда накапливается конструктивная критика, ведь такой человек именно хочет, чтобы его родное дело развивалось. Может быть, Вы могли бы назвать 3 вещи, которые нужно изменить точно?

Во-первых, да, финансовую часть никто не отменял. Это стимулирует ребят, особенно семейных. Это первая часть, именно финансовая. Очень слабая.

И вторая часть — профессиональная подготовка. Двадцать лет назад я на первоначальной подготовке спасателей провёл почти два месяца. У нас на первоначальной подготовке было: спуски на воде, спуски на реке, на рафтах, спуски с вертолётов. Одиннадцать дней мы жили в горах. Прямо в горах жили, в палатках. То, что ты принёс с собой, то и ели, и пили. Лазание, скалолазание, промышленный альпинизм. Ходили на мосты, ходили под мостами. Очень богатый курс был в 2004–2005-м году. С каждым годом вот эти подготовительные курсы, они всё слабее и слабее становятся. Ребята, которые приходят с первоначальной подготовки, иногда даже элементарных вещей не знают.

А у меня первые три ПСРа, которые в спасательной книжке записаны, пройдены ещё во время обучения [записи об участии в поисково-спасательных работах (ПСР) вносятся в книжку спасателя работника МЧС, записи помогают, в том числе, определить количество дополнительных часов к отпуску, если спасатель работал в особых условиях – прим. Сизифа]. Мы были на обучении, и нас привлекли тогда к спасательным работам. Например, на ДТП выезжали. Как мы там на ДТП работали! Там местные ребята рядом стояли и смотрели. До того нас подготовили, что мы, я тебе отвечаю, друг другу даже слова не говорили. Каждый знал, что он должен делать. Тишина. Только слышно было, как инструмент работает, и всё. Единственный руководитель наш, инструктор, он руководил, он нам давал указания.

Можете рассказать какой-то случай из Вашей работы, который Вам запомнился?

Как-то раз человек утонул. Глубина небольшая. Стоят на берегу человек семьдесят. «О, водолаз, водолаз нужен там!» Тепло на улице, вода тёплая. Я говорю: «Какой водолаз? Вот, — говорю, — давайте, встали все в цепочку!» Они становятся шеренгой, друг друга за руки держат. Семьдесят человек вот так встали и пошли по воде. Я говорю: «Здесь водолаз не нужен. Здесь надо просто пройтись, раз, развернуться обратно. Всё, мы найдём его». Туда идём. Я на девяносто девять процентов уверен, все эти семьдесят человек, наверное, думали: «Лишь бы не я на него наткнулся!» Один из них я: «Лишь бы я его нашёл!» И от меня где-то пять-шесть человек дальше один пацан: «По-моему, он здесь!» И вытащили.

Молодой водолаз-спасатель, присутствующий при интервью: Ещё был случай. Упал человек с водного скутера, утонул. Клянусь, меня десять раз спускали и говорили: «Вот тут он утонул, вот тут он утонул». Я погружался, поднимался, очень большую работу проделал. И только спустя 3-4 дня один из свидетелей говорит: «Есть ролик. Ну, на этом видеоролике видно, как человек падает». И он [герой интервью] берёт телефон, вот так становится [с того же ракурса, что снято видео — прим. Сизифа], смотрит. Где-то минут десять вот так постоял, посадил нашего другого водолаза, Мансура. Они поплыли. Мансур спустился — достали.

Герой интервью: Видео ещё было снято поздно вечером. Я потихоньку его почистил, осветлил. На другом берегу ориентир взяли. Было интересно вычислить по записи вот эту именно точку, где он упал с этого скутера. Когда приходишь на водоём, где утонул кто-то: «Где?», они говорят: «Вот где-то вот здесь». Вот это «где-то вот здесь» для нас — это два-три дня работы, понимаете? Мы не говорим им, чтобы они сказали прямо точку. Мы им говорим: «Направление хотя бы дайте нам». Хотя бы примерно расстояние. И линию. Там же нет видимости, там вообще по-другому работаем: ставим верёвки, по верёвке вот так в одну сторону идём, потом по этой же верёвке обратно, щупаем дно. Вот так, 20 метров туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда, пока не наткнёшься вот так лицом в него.

Ох, сколько их было за двадцать лет… И потом я понял: надо разделять работу и дом. Обязательно. В первое время я не понимал этого. Я начинал эти все негативы таскать домой. А потом понял, что это чревато ненужными последствиями. Я начал разделять. Я, например, когда к матери с отцом домой приходил, рассказывал про спасательные работы, которые мы проводили. А потом понял, что они волнуются, начинают переживать. Эх, нет, всё, не буду больше. «Нет, всё нормально, мама, всё, не беспокойся».

Повлияла ли ваша работа на вашу жизнь вне работы?

Ну, не знаю. Если где-то кто-то попал в какую-то чрезвычайную ситуацию, ты, конечно, знаешь, как ему помочь, быстро, качественно. И паники не будет. А так, влияет ли… Я ведь разделил это дело, чтобы негатив не влиял на мою семью. Да, какие-то там положительные моменты я могу отцу с матерью рассказать. А вот такие негативные моменты я уже не стал дома распространяться. Пришёл на работу, заступил, отработал, ушёл домой, оставил это здесь. Пришёл на работу — опять продолжил. Иначе, поверь мне, долго не протянешь. Почему? Потому что представь себе, если ты, не знаю, на ДТП приехал, там собираешь в тазик какой-то человека, отдаёшь родственникам. Или из воды вытащил, там паника на берегу, там это чей-то сын, это чей-то брат, это чей-то внук. Они все там стоят на берегу, паника сильная. Если ты начнёшь это всё переживать каждый раз, долго не протянешь. Поэтому… Да, обидно, досадно. Ну… Ну ладно, что теперь.

Спасибо за беседу!