Малыш, или история о том, как идеалистические материалисты становятся материалистичными диалектиками с участием учения Карла Маркса, но без участия оного

Вечно юный, вечно прекрасный Аполлон уже направлял своих коней к горизонту, и золото его колесницы начало тускнеть от прилипшей пыли облаков. Скоро, скоро закончится день, и он распряжёт своих лошадей, даст им сочной травы и воды. Сам же сядет у теплого очага, нальёт вина и вспомнит былые дни. Горечь мельком скользнёт в его мыслях, и сожаление о своей холостой жизни ударит ему в кадык. Потом посмеётся над своими проделками и похождениями, подумает о подвигах героев, да и вздохнёт ненарочно о простых смертных. Но это потом. А сейчас ещё надо довезти колесницу за горизонт, ибо никто во Вселенной кроме него не сможет это сделать. Гордость и одиночество разожгли сердце Аполлона, и, не в силах более сопротивляться своему порыву, он ударил по струнам подруги-арфы и пролил на свет свою песню. Эту песню поймало моё ухо, и в нём стал жужжать рой слов и предложений. Проснулись воспоминания, и я сел за свой старенький ноутбук, чтобы жужжание перемолоть в письменность.

Станок дребезжал, постанывал и плакал смесью солидола, машинного и конопляного масла. Было очень рано, но уже успел подняться запах металлической стружки, нефтехимии, выхлопных газов сгоревшей соляры. Гигант-завод вовсю пыхтел, дышал, скрипел, и его волю и энергию распространяли рабочие, как кровь в организме человека. Но тяжелее дыхания завода были думы Дмитрия Александровича. Для него мир начал изменяться, ломая старые представления о жизни, о происходящем вокруг и о своём месте в этой иерархической системе. Менялось кардинально всё: облики цехов, знакомые лица людей, смысл строчек учебников, смысл технической документации, и, на удивление, сексуальная ориентация бригадира, который объяснял принцип работы на новом месте.

— Короче, стри сюда: этовотэто хитравлика. Жмёш — и гудеть должно. Не гудит — тывотэтовот маслоподачик открой. Ооооооотттт. Это напряжение. Надовоттут плоскогубцами эту хуету повернуть. Здеся плоскохубсы лежат. Ты их не бери, а то в инструментальном больше не дадут. От. Щас главное: когда загудело и закружилось, то шлеера крути на три оборота вперёд — резать будет. Отрезало – два оборота назад и ручку подачи сыми. Нееее, ручку подачи сыми, а потом два оборота назад. А то ебанёт. И эмульсию проверяй. Без эмульсии резать не будет. От ключ на тринадцать — ресаки менять на каретке.

Бригадир спешно ретировался, оставив Дмитрия с новыми мыслями и новой работой. Восьмой по счёту за месяц. Маты словарного запаса потихоньку осели как новогодний снег в голове у Саныча, и он впрягался в новую работу. Криво, косо — но впрягался. Начало даже получаться. Вроде бы как.

И всё бы дальше шло своим ходом, но пытливый ум Дмитрия Александровича не мог смириться с несостыковкой данных, поступающих в черепную коробку. Весь накопленный опыт подсказывал, что на действие всегда должно быть противодействие, что энергия в мире не может уходить в небытие просто так и что если приближать резак на три оборота вперёд, а отводить на два оборота назад, то непременно должно произойти врезание каретки во вращающийся зажим и деталь. Не мог Дмитрий Александрович принимать бытие на веру. Да, полезность убеждений, несомненно, закаляет характер, но фанатизм затмевает разум. Да и Ефрейтора (то бишь бригадира, который дал задание) рядом не было, чтобы получить новые переменные, дабы уравновесить уравнение в задаче. Ефрейтор уже был где-то на другом участке, либо в другом цехе, либо в далёкой мультивселенной Marvel.

Дмитрий Александрович был убеждён, что ньютоновская механика всё-таки сильнее слова бригадира. Механика хотя бы не могла что-то перепутать, переврать или ввести в заблуждение нарочно, дабы прикрыть свою задницу. Дмитрий начал разбираться.

Были проведены замеры деталей оттиском и штангенциркулем. Рез заготовок был в допуске. По итогу эксперимента Дмитрий продолжил делать три оборота вперёд и три оборота назад. Делал он это минут десять……

У Дивана Сосисовича были глаза как у головы копчёной селёдки. Та голова, что лежит в груде рыбных костей на грязной газете в лесопарке на скамейке среди выпитых бутылок. Такой взгляд получают древние мастера, когда усмирят свою гордость, устремления, своё пылающее сердце, примут своей душой дзен и погрузят свой разум в нирвану. Диван Сосисович был именно истинным мастером дзен, поскольку состоял на должности главного слесаря. Он уже ничему не удивлялся и никуда не спешил, поскольку ему приходилось чинить всё ничем (запчастей постоянно не хватало) и быть частью любого колебания и всплеска энергии на заводе (начальство просто думало, что если оборудование ломается из-за нехватки ресурсов и финансов, то виноваты в этом слесаря, поскольку априори вредители-бездельники). Диван не удивился, когда увидел станок, выглядевший так, будто его переехал КАМАЗ. Не удивился он и тому, что Малыш (он же Дмитрий Александрович) по щиколотку в масле пытается лопатой соскребать и перемещать в ёмкость разлившуюся жидкость совковой лопатой. Да, по технике безопасности надо засыпать скользкое место опилками или песком до впитывания, но оных никогда не было, поскольку станки текли постоянно, а должного количества опилок никогда не хватало. Он вспомнил тех рабочих, которые из-за этого разбивали головы, и страх скользнул в его душе, но глаза стоически не показали этот страх.

— Ну что, Малыш, это — пиздец.

— Да еб.. я это всё в рот. Поработал, бля.

— Тебя кто поставил на это место? Тут Берёза должен работать. Нахуй молодых ставить, они не умеют тут работать. Берёза тут все знает.

— Да Ефор, сука. Сам съебался куда-то, а мне теперь за всех пизды получать.

— Да пошел он нахуй. Берёза где?

— Пьёт.

— Гандон старый. Тебе распределение что ли выписали?

— Ась?

— (тяжёлый опытный вздох) Тебя Ефор сюда поставил или Пузырь сюда отправил? Бумагу подписывал?

— Ефор сам.

— Лопату тогда кидай. Нехуй тебе возиться — тебя тут нет, ты на своём участке работать должен, а не за другими говно разгребать. Не ссы, на планёрке сначала Ефора натянут по гланды, а потом не снимая Ефора и Пузыря выебут — на лице мастера дзена проскользнула еле видимая улыбка.

— Мне уже похуй. Смена закончится – в кадры пойду.

— Нахуя?

— Заебало.

Диван Сосисович всё понял без слов. Да и мудрёность тут была довольно простая — это место полная жопа. Так-то везде была жопа, но эта напрягала своей безнадёжностью и бессмысленностью. Он стал осматривать место происшествия, дабы оценить ущерб, который ему придется разгребать. Прикидывал он, как будет сваливать вину на других, что говорить и сколько меди удастся спиздить на ликвидации катастрофы.

— А со станком что? – поинтересовался грустно Дмитрий.

— Малыш, а тебя же это уже не ебёт? Тыждембель — насмешливо хотел произнести Диван Сосисович, но получилось как всегда постно.

— Да я так…. Просто... — словно извиняясь произнес Дмитрий.

— Надо три оборота вперёд было крутить, два назад — просто.

— Дак хуйня же получится — каретке пизда.

— Там люфт на шпинделе… был… а ползунок изогнутый. Года три назад карщик на полном ходу въехал. С тех пор там люфт… был… Ну, ломом подтянули с Берёзой, с тех пор так и работали на отъебись. Хули, чинить не давали — работает же. А ты докрутил до конца — вот и натяжением разъебало.

— Понятно.

Приближалось время обеда.

Я уже собирался сходить за пивом. После жаркого дня и холодного душа принять пенного бутылочку на грудь — это ритуал. Без него никак. Это словно сам Бог велел. Увидал, как прошёл проходную Малыш.

— Здарова, Димон. Ты что тут?

— Да Юрьевну жду.

— Что, увольняться будешь? — с насмешливой издёвкой сладко проголосил я.

— Да.
Тут я понял, что Дмитрий не шутит. Стало очень тоскливо.

Встретил Малыша (он же Дмитрий Александрович), когда сам устраивался на этот завод. Только я переходил, а вернее, дезертировал с другого, а Дима пришёл на практику. Учился он в технологическом институте на станочника. Насмешило, помню, в нём его жизнелюбие и оптимизм. В своих очках он походил на Гайдаевского Шурика — такой же находчивый, смышлёный и при этом комедийно неуклюжий. За это и прилипло к нему прозвище — Малыш. Сначала его дразнили Молодым, Студентом, Шнырём. Но его весёлый характер и увлекающаяся натура полюбилась всем. Да и на нём можно было «покататься» — а это способствует расположению. Я и сам, порой, «катался» на нём. Заступишь, бывало, с ним в смену в ночь. Сам пойдёшь, поспишь пару часов, а Дима останется работать. И не жаловался никогда. Выспишься — а он вместо мата чаем тебя встретит. В общем для всех он стал младшим братом. Малыш, одним словом.

Поначалу он был тихим. Но скоро он осмелел и стал бомбардировать вопросами. Порой это раздражало. Ему до всего было дело. За полгода он освоил весь участок и мог работать на всех станках. До наладчика ему было далеко, потому что нужно, чтобы тебя этому кто-то обучил. Но болтливость Малыша вошла уже в заводскую байку и все смеялись, кроме некоторых.

Особо ворчал дед Максим. В курилке он матерился и кричал, что уволится, если его ещё раз поставят в смену с Малышом. Но, проходя мимо гальваники, я много раз замечал, что это он его доводит рассказами про свою прошлую и нынешнюю жизнь. Просто если работаешь с дедом Максимом, то поневоле знаешь даже какими фигурами какает его собака.

Так Димка влился в коллектив и стал своим.

Сидели мы как-то в курилке и чифирили. Купец был особо заборным и приходилось рассасывать карамель, чтобы не было приступа тошноты. Тут Малыш начал подбивать всех поучаствовать в футбольном матче от завода и выступить за цех. Идея эта, мягко говоря, заходила со скрипом. Участвовать в том, что начальнику цеха может вылиться в благодарность, деморализовало. Не знаю какими дипломатическими навыками надо обладать, но команда была собрана. Начались пробные тренировки после смен. На те крохи, что удалось собрать у участников, купили мячи. Первый раз за лет восемь, по словам старожилов, мужики пошли после смены играть в футбол, а не пить пиво. На футболе забылись ссоры, скандалы, проблемы с кредитами, неурядицы в семье. Мы играли со школьниками, студентами. Один раз даже с хоккеистами. Жаль, что на матч пришли только четыре человека из десяти заявленных. Виной тому стала командировка, переход работников цеха на другие смены и другие места работы в связи с простоями. Победили как обычно менеджеры. Долго потом об этом шли горькие разговоры в курилках.

Позже была попытка, инициированная Дмитрием, прорваться в профсоюз. Есть организация, которая должна защищать рабочих, но это просто контора, которая за один процент ежемесячных сборов дарит подарки на Новый год и на весенние «половые» праздники. Тут начались первые звоночки в сторону Дмитрия от начальства.

В скором времени Дмитрий выучился и стал претендовать на руководящие должности. Образование позволяло, да и желание было что-то изменить. С жаром он рассказывал мужикам, что скоро всё изменится. Что скоро он сам будет ходить ругаться с начальниками и указывать недочёты в работе. «Наверху должны же понимать абсурдность нашего положения» — горячо заявлял Малыш.

С тех пор Пузырь стал всё чаще ему улыбаться, подбивать на подработки. Энтузиазм Дмитрия перерос его интерес к возможности накрутить часы и стал угрожать положению. Вместо угроз и внушений он стал изматывать своего противника, скармливая вместе с обещаниями и подлянку. Как говорится, старый воин — опытный воин.

Как-то Дмитрий попал в «чёрную смену». Работали там «вампиры». Вампирами я их сам называю. Я тоже попал под их влияние в прошлом. Называю их так, потому что это люди-мертвецы. Сами они давно озлобились и впали в уныние. С тех пор они прилипают к живым, к тем, в ком ещё теплится надежда на что-то хорошее. Память о прожитой жизни им подсказывает, что за таких людей надо держаться, но боль и зависимости заставляют высасывать из своих жертв чувства, стремления, надежды и мечты. Ну, и, банально, им нужны новые деньги на водку или другие вещества.

Мухомор перебирал мотор. В голове его крутилась мысль, что Димка охуел в край. Он «получил» новую должность и стал бригадиром, но не проставился. А выпить хотелось, потому что до аванса ещё долго, никто не пронёс бутылку, и приходилось работать на сухую.

— Димоооонннн — начал свою беседу Мухомор, повторяя интонацию актёра из фильма «Бумер».
— Ась?
— Где бутылка?
— Дак меня ещё не назначили. Бумага придёт – поставлю. Ты ж знаешь, я за коллектив.
— Ты ж не пьёшь.
– Но вы-то пьёте.
— Ахуел? Мы не пьём — мы дезинфицируем.
— Ага. В психушке тоже это втирал?
Мухомор заулыбался. История, когда он впал в белую горячку на работе и его не уволили. Он считал это своим достижением. Кого-то за один только запах вышвырнули за шиворот. А он делает, что хочет. Подвиг, достойный гомеровской Илиады.
— Короче, хуй от тебя дождёмся… — Мухомор пытался сыграть обиженную девочку, — так и день пройдет на сухую.
— Да получите своё, хули пристал. Пузырь сказал…
— А ты в курсе, что бригадиров давно отменили?
— В смысле? Есть же Ефор, Петрушка, Горелый, да и сам ты, Мухомор — бригадир.
— Хуй те в уши Пузырь сунул и нассал. Я — наладчик. Как и все. Зарплату режут. Пузырь раньше был мастером, теперь бригадир. Мастера теперь, кто смену кроет. Теперь нет ни токарей, ни штамповщиков, ни фрезов — все теперь операторы с лычками разрядными. Кто выше — наладчики. Только они нихуя не наладчики, а придурки. Шныряют, ищут, где кого выебать и место закрыть. Ты тоже придурок мороженый, как Ефор. Только Ефор медь пиздит. А ты у нас дебил идейный.
— Но Пузырь же… у меня же образование есть… Мне же работу обещали…
— Будешь жопу хорошо лизать, может, и сделают наладчиком. Может, лет через пятнадцать и Пузыря подсидишь. Образование позволяет... — Мухомор со смаком засмеялся — тогда тебя не Пузырь ебать будет, а всё завод-управление. У нас мастера — это те, кого из менеджеров выгнали. Образование мастеру не нужно. Половина не знают, как штангелем пользоваться. Контора «кум куму ебёт к утру».

Мухомор как клещ впивался в Дмитрия, оглушив его правдой и разрезая его ментальную плоть фактами. Он вместе со словами вливал свой яд ему в душу, дабы высосать соки жизни и обратить их в спирт. Через час они уже были закадычными собутыльниками. Они всей «чёрной» бригадой окучивали Малыша, ругая и понося всё на свете. В ярости, в гневе, в отрицании мироустройства растворялась реальность, и пьяный угар рождал немыслимые теории заговора.
К утру Дмитрий один сидел на лавке, не понимая, где он и куда делись его «братаны». Его душила дикая обида. Гнев сменился на жалость к себе и ненависть за свои поступки. Его отец спился до смерти, когда он был маленьким. Его мать работала на двух работах, дабы обеспечить его со старшим братом. Брат его не получил образование, дабы он, Дмитрий, смог выучиться. И ради чего? Что бы все надежды рассыпались в прах? Он хотел лучшей доли, но все это оказалось миражом. И сейчас он спивается, как поступил его отец. Дмитрия обильно тошнило.

— И куда пойдёшь? Зовут куда? — я рассеянно спрашивал Малыша о планах. Я уже знал все подробности и выдумки о вчерашней истории. Пузырь пришёл на работу с синяком. Я думал, что ему врезал Малыш. Но оказалось, его укусила пчела.
— Я не знаю.
— Может, останешься? Ты тут как свой же. А сейчас с работой тяжело.
— Не, не могу. Раньше бы не мог, но Мухомор явно обрисовал перспективы — Малыш засмеялся. Не было и следа от вчерашнего отчаянья, от которого хотелось повеситься — Меня пять лет тут обманывали. Я не могу этого простить. Себе не могу.
— И что делать будешь?
— Не знаю. Везде есть люди. Я добиться чего-то хочу. Другого хочу, не этого.

Мы ещё пару часов болтали о ерунде. Потом крепко пожали друг другу руки, и он пошёл. Гордо пошёл. Красиво так.

А тем временем вечно юный, вечно прекрасный Аполлон только начал свой путь. Настроение у него было наипресквернейшее. То ли оттого, что он сегодня плохо спал, то ли оттого, что встал не с той ноги. А, может, это ларёчник Дионис продал ему залежалый товар — ночью трудно разглядеть срок годности на амфоре, да и Аполлон прибегает только ночью, когда все Магниты и Пятёрочки на жилом Олимпийском (быв. Олимп имени Декабристов) закрыты и работает только Дионис. В общем, голова гудела, и хотелось пить. Да и пыль с облаков не успела облепить колесницу, и жар от неё ощущался сегодня сильнее обычного. С тоской смотрел Аполлон на смертных с неба.

— Вон они, копошатся в своей суете, ищут смыслы. Некоторые даже находят. У них есть стимул каждый день работать. Они лелеют свои цепи и боятся их потерять. А меня-то что держит? Что мне мешает оставить колесницу в небе и спуститься к прохладным ручьям? — печальные мысли туго текли в голове бога. Он осёкся. Его покоробила сама идея, что он может смалодушничать, как простой смертный.

— Нет, я всё же БОГ! — крикнул со злостью Аполлон. В долине еле заметно проскользнула молния. Небольшая искра и маленький хлопок сурово погрозили отцовским пальцем. — Правда, не такой Великий и Могучий, Всевластный и Всесильный, как непревзойденный громовержец, он же властитель вселенной, он же альфа и омега, Зевс! — слова из уст вылетали быстрее, чем рождались мысли в голове.

Колесница продолжала свой путь и везла приговоренного судьбой к бессмертию и величию вечно юного мальчишку. Он с тоской посмотрел на землю.

— Вон, у них выходные бывают. У некоторых. Этот вообще уволился.

Мы с Аполлоном с горечью провожали взглядами уходившего в новое Малыша.

...жизнь прожить – не поле перейти