Интервью со скульптором

Как ты решил стать скульптором?

Я родился в семье художников, родители — скульпторы. Скульпторов можно глобально разделить на тех, которые, скажем, реалистичные вещи делают — памятники, например, а есть скульпторы декоративно-прикладного искусства, то есть когда скульптура применяется к предметам быта, и здесь основой всему обычно народно-художественные промыслы, народное искусство. Так вот мама занималась народно-художественными промыслами, работала по камню, папа — ювелирным делом и вообще металлом.

С чего началось твое увлечение скульптурой?

Сейчас мы игрушки покупаем в магазине, а мне в какой-то момент родители дали пластилин.

«Делай сам».

Да, «делай сам». Не знаю — может, не было возможности купить. Но мне настолько понравилось это дело, что я лепил-лепил и слепил целый город. Там была инфраструктура, всё как в обычном городе: милиция, почта, стройплощадки и так далее. Думаю, надо и памятники ставить — у меня там был памятник Ленину.

Ну а потом, вы знаете, хорошо, если художественное образование начинается с детства. Я поступил на курсы сначала в студию, занимался там, готовился к поступлению в художественное училище.

То есть спланировал жизнь практически с детства?

В каком-то смысле. Мой интерес к искусству не вязался с тем, что в школе происходило. Это было в начале 2000-х. Мои сверстники не интересовались ничем кроме алкоголя и всяких развлечений. Это подстёгивало. Ну и я сразу после 9-го класса пошёл в училище.

В училище жилось по-другому?

Да, там своя романтика. Дело в том, что художественное образование требует, чтобы студенты каждый день полноценно отдавались работе. Если что-то пропустишь, то не успеешь, а если не успеешь, то опозоришься, а то и отчислят. Поэтому большинство студентов жили в общежитии. Общежитие — прекрасное, квартирного типа. Тогда считалось лучшим в Москве.

Какие перспективы вырисовывались перед студентами в нулевых? Кем вы себя видели после окончания обучения?

Ну, мне 14 лет, какие перспективы… Представляешь, что закончишь и куда-то устроишься, и будешь работать. Ведь после училища единицы занимаются искусством: не то, что по своей профессии, а вообще каким-то искусством. В советское время было распределение. К нашему времени это только что закончилось, то есть кто-то ещё об этом говорил — старшие ребята, молодые преподаватели, — но система уже не работала. Да и мы были слишком молодыми, чтобы рассуждать о таких вопросах. Хотя кто победнее… Я из более-менее близкого региона, мог доехать до родителей, привезти оттуда какое-нибудь варенье. А те, кто с бывших союзных республик, — они об этом говорили часто. Они не могли поехать к родителям на выходные, им приходилось работать.

А чем занимались?

Самым популярным всегда был графический дизайн. На компьютере можно что-то сделать быстро и выразительно. Многие потом уходили из училища и поступали на какой-нибудь графический дизайн. Скульптура и роспись — это хорошо, но зарплата на подработках была хорошая, а в училище стипендия 150 рублей. Обидно это. Люди талантливые, но финансовый вопрос для всех уже тогда был главным. Это уже в то время было совсем немного.

Где ты учился?

Я поступил на скульптуру в Калининское художественно училище прикладного искусства. Сейчас оно часть Строгановки [РГХПУ им. С. Г. Строганова]. Немногие из высших художественных заведений способны позволить себе такой подход, когда обучают и реалистическому искусству, и декоративно-прикладному. Такие традиции получалось сохранить именно в художественных училищах. Вероятно, они до какого-то времени мало интересовали реформаторов образования. В общем, это был плюс.

У меня там был преподаватель по скульптуре — Сергей Иванович Дозоров. Это советский скульптор, ему было уже за 80. Он успел много поработать в советское время. И, несмотря на то, что у меня главный преподаватель — по ювелирному делу, по художественному металлу, я старался дополнительно заниматься, общаться с этим преподавателем. Он много рассказывал про Союз, про работу. Тогда подход к искусству отличался — был нормальный совет художников, тебе могли обеспечить мастерскую, были заказы. Касательно, допустим, изображений Ленина или Калинина. Ты должен был быть хорошим мастером, чтобы изображать Ленина, должен был всё делать правильно. Не «красиво», а именно «правильно» — это сочетание того, что человек делает от души, и что он пользуется всей ремесленной базой мирового искусства. Была и другая сторона. Сергей Иванович рассказывал, допустим, что была у него поговорка, совершенно шуточная: «Ленин — “Волга”, Ленин — квартира, Ленин — “Волга”». Мол, слепил Ленина — получил «Волгу», слепил Ленина — получил ещё «Волгу». Понятное дело, хорошего мало, но, во всяком случае, художники были кому-то интересны.

После училища я решил выбрать высшее учебное. Традиционно из училища моего идут в Строгановский институт, «Строгановку». Там монументально-декоративное искусство. Если в художественном училище прикладное — это небольшие предметы, грубо говоря, сервиз какой-то сделать, стул декорировать, или, как в моём случае, ювелирное изделие — в институте же монументальные вещи. Одна проблема — жутко упавший уровень образования в Строгановском институте. Там есть очаги, где художественное образование сохраняется на высоком уровне, но в основном это дизайн. Раньше это и называлось прикладным искусством. То есть дизайн — это и есть прикладное искусство, говоря по-русски.

Мне не хватало на направлении скульптуры реализма. Современные работы зачастую вообще лишены всякого здравого смысла. Я был как-то на защите диплома по скульптуре. Там из каких-то сеток какие-то уроды сделаны — ни формы, ни содержания. Может просто содержание не открывалось по вине этой формы, не знаю. Когда 1918-м году был принят декрет о монументальной пропаганде, то в первую очередь двинулись создавать памятники и предлагать свои проекты именно художники совсем не реалистичного направления. Довольно быстро выяснилось, что это дело рабочим не понятно. Победило стремление к реализму. Ассоциация художников революционной России — это бывшие передвижники — постепенно поставили искусство на рельсы понятного, скажем так, пролетарского искусства. Собственно говоря, в «Строгановке» и были такие максимы из 60-х годов. Но сейчас уровень по скульптуре сильно упал.

Памятник Михаилу Бакунину. Скульптор Борис Королёв. Был установлен по плану монументальной пропаганды в 1919 году.

Памятник жертвам 9 января 1905 года. Скульптор Матвей Манизер, архитектор Владимир Витман. Установлен в 1931 году.

Что выбрал в итоге? Суриковский [МГАХИ им В. И. Сурикова — прим. Сизифа]?

Нет. В Суриковский институт я ходил на курсы. Там очень высокий уровень лепки. Но поступил я в академию Глазунова [Российская академия живописи, ваяния и зодчества Ильи Глазунова — прим. Сизифа]. Впечатлился дворцовым искусством, дело в том, что Илья Сергеич был — главным художником Московского Кремля, его воссозданных залов, и в 90-е он занимался реконструкцией тех залов, которые, так сказать, утратили свой первоначальный вид, здание академии тоже проходило реставрацию, и по мнению знатоков по великолепию отдельных помещений не уступала интерьерам дворцов Кремля. В академии осваивали реализм, реалистичные изображения, на классических произведениях. Идейный посыл был, вроде как, пропустить весь советский период и идти к искусству дореволюционному. Эксперимент, но эксперимент не удался. Люди получали образование в советское время, воспитывались на советском искусстве, и просто так это выключить нельзя, потому что советское искусство — это продолжение того, что было до этого. Соцреализм не создали, он вырос из того, что было до него. Не учитывать такой культурный пласт, а просто заново начать с какого-то момента невозможно.

Ты поступил в академию Глазунова и в процессе понял, что преподаватели отрицают советский опыт?

Да, но это живописцы. Скульпторы таким делом не занимались, так что можно сказать, мне повезло. Академия была образована в 1987-м году. В каждой республике была академия художеств, а в СССР — нет. Под этим предлогом создали академию. На самом деле была ещё в Ленинграде, но туда по квотам брали ребят со всего РСФСР, было сложно поступить. Создали. И потом резко взяли уклон в сторону «Российской Империи, которую мы потеряли». Это было хорошо видно по картинам. Скульпторов тоже попытались вовлечь, но они стали потихоньку уходить в Суриковский институт. Потом денег стало как-то меньше и скульпторов вроде как оставили в покое. Глазунов приезжал и с живописцами работал, а мы просто говорили об искусстве без рассуждений о каких-то идеях. От этого казалось, что и нет никаких ограничений. Но у меня был декан, ученик Глазунова. И вот он эту иллюзию разбил. Был случай на 3-м курсе. Я читал Ильфа и Петрова — «Одноэтажная Америка», эти все ужасы капитализма, потом «Двенадцать стульев». Мне нравилось, как это написано, насколько это живо. И я слепил Бендера, а рядом — его авторов: Ильф и Петров как бы показывают людям, «вот смотрите, какой красивый Бендер, такой весь из себя». Показываю этот эскиз на просмотре — это такая мини-выставка для преподавателей, чтобы они одобрили: да делаем, развиваем эту мысль. Ну и там главный скульптор — Щербаков, он сейчас считается главным скульптором России, и декан факультета. Они увидели эту композицию и говорят: «Кто это?» Я говорю: «Это Ильф, Петров». Они говорят: «Кто-о-о? Что такое? Это, — говорят, — враги, самые сволочи, которых только можно придумать. Страшные преступники, они опорочили светлый образ предводителей дворянства». И так далее. Сказали срочно всё это убрать, и чтобы «мы тебя какое-то время не видели, и давай делай что-нибудь другое». Такие вот репрессии. Был ещё один момент, на 1-м курсе. Я решил слепить рабочего, рабочего с лопатой. Мне сказали: «Кто это?» Я говорю: «Ну, человек копает», — «Ну хоть какую идею может быть?» Я спрашиваю: «Ну какая идея? Человек копает». В итоге говорят: «Ты сделай, знаешь, ну как-то, чтобы одежда была интересная». Что? Какая одежда? Ну, думаю — солдат копает. Стало хуже — спрашивали: что солдат копает? Пошли сальные комментарии, говорили, что это он дачу генералу копает, наверное. В общем, рабочий тоже не задался.

Но у вас всё же были относительно свободные искания? Не было обязательного православного уклона, например?

Как сказать. Преподавали закон божий. Приходил священник, рассказывал что-то. В основном все смеялись или спали. Художника вообще сложно в чём-то убедить, художника интересует его творчество и чего бы поесть.

Ещё у нас был интересный предмет — философия и мировоззрение Ильи Глазунова. Вот-такенные книги по этому делу: автобиографии Глазунова, творческая автобиография. На занятиях какого-то сильного идеологического упора не было, как мне помнится, во всяком случае, там не было ничего антисоветского. Помню, были там детские воспоминания Глазунова о смерти Сталина, как он приехал прощаться из Ленинграда совершенно без денег, что он сам и люди вокруг оплакивали Сталина, как родного отца, и что иначе никто к этой смерти не относился. Глазунов — это отдельная тема.

В общем, 99% художников, которые выпускаются, пишут, как говорится, «в стол», а в институте, получается, «на склад». Даже если сами картины фактически не идут «в стол», но… Если вы, скажем, нацелены на идеологию, и она, грубо говоря, патриотическая… Вот у нас есть правительство, В.В., его здесь ценят, он бывал в академии, он два раза открывал музей Глазунова. Заказы будут. Но это больше конъюнктура, чем искусство.

Как сложилась жизнь у тебя и у одногруппников после окончания академии?

Почти у всех складывается так, что они едут домой и занимаются там чем-то другим.

Преподают?

Преподавание — это хороший вариант. Но обычно чем-то совсем другим. Что есть в городе, то и делают. Некоторые остаются в Москве, но здесь они тоже занимаются кто чем. Самый удачный вариант — попасть в реставрацию. Сейчас происходит глобальная реставрация, когда я закончил академию, она уже вовсю шла. С точки зрения скульптора уровень реставрации нормальный. Единственное — спохватились очень поздно: всё уже разваливается, приходится не реставрировать, а заменять. То есть, это уже не реставрация, а своего рода стройка: леса, каска, всё это. Мы однажды занимались реставрацией зданий — восстанавливали фасадную лепнину, интерьерную.

Раз стройка, случалось работать с мигрантами?

Отделка и установка лепнины — это уже финишная часть. Масштабных строительных работ там всё-таки уже не ведётся, соответственно, рабочих видно немного. Но встречаешь, конечно — в бытовке, или материалы какие-то спрашиваешь, или просишь инструмент какой-нибудь. Был интересный случай. День не задался — встретился с заказчиком, а его не устроила цена, вышло дороже, чем он рассчитывал. Ну и из-за этого конфликт. И я вернулся на работу, сижу на лесах. Дождь. Мастерок ещё кто-то мне чуть не на голову уронил. А тут ещё прораб подошёл и отчитал на ровном месте, мол, всё должно быть чётко и чуть что не так — штраф. В общем, спускаюсь в бытовку, сидят мигранты и что-то там между собой обсуждают. Захожу, настроение у меня злое, и тут вырвалось: «Настроение такое, чтоб кого-то прибить». И один из них говорит: «Ты что, меня бы убил?». У меня буря поутихла, даже стыдно стало, что потревожил людей. Начал собираться, и тут слышу, они между собой разговаривают: «Вот ты мне как художник художнику скажи, всегда я пытался понять — в чём основная разница между живописью и скульптурой, как-бы теоретически». У меня челюсть отпала. Вроде сидят обычные мигранты-рабочие, ничего кроме «Доширака» не знают. Оказалось, оба педагоги-художники. Я не то, чтобы сомневался, что это тоже люди, но когда увидел в них коллег, честно говоря, сильно удивился. Не ожидал.

А техника безопасности как-то отличалась у вас и у мигрантов?

Если брать меня, то мы так же всегда работали без официального трудоустройства, вообще никаких документов. Всегда. Много разных реставраций. Однажды реставрировали большую группу воротную, там высота больше десяти метров. Ты залазишь на эти леса без всяких страховок. Если это образцово показательная реставрация, говорили, что одевать страховку только когда комиссия придёт, но комиссия так никогда и не приходила. Всё то же самое.

Возникали ли ситуации, когда за отсутствием оформления следовали невыплаты зарплаты?

Постоянно. Как-то работал на ВДНХ, на одном павильоне, с другими ребятами. Не знаю, что там конкретно было раньше, но остался большой советский герб на фасаде. Его и реставрировали. Там интересные методы в плане оплаты были. Организаторы реставрационных работ — они тоже художники были, их зарплата зависела от того, сколько они из нашего кармана вырвут. Потому что на какой-то объект выделяют некую сумму, которую потом подрядчик делит между работниками. Берут нескольких хороших художников, у них зарплата будет как договаривались, ну а всех остальных — как получится. Спорить чаще всего не вариант — за твоей спиной ещё куча художников, которые ищут хоть какую-то работу. Иногда придумывают дополнительную работу: например, ты вешаешь какой-то гипсовый элемент, украшение на фасад, тебе кроме всего прочего говорят, что надо гипсовые отрезки разгрузить. Получается, ты ещё и грузчиком работаешь. Как-то раз я думаю: ну что это такое! Пошёл, поговорил с ребятами, типа: «Слушайте, мы же за это денег-то не получаем?» — а они говорят: «Ну да, только ты не говори никому». Я поговорил с одними, поговорил с другими, собрал общее мнение и думаю, раз они ничего не хотят, то пойду сам хоть объявлю, что абсолютное большинство думает, что так не делается. Бригадир впечатлился, заплатили даже много больше, чем если бы мы, например, лепили бы. Но это редкость. Коллективный подход в среде художников не очень развит.

Есть ли возможность для начинающего скульптора за мастера зацепиться и с ним работать, или самостоятельно в своей мастерской работать?

Реставрация — дело относительно стабильное. Работать в своей мастерской сложнее. Главный скульптор современный — Щербаков — долгое время использовал в своём творчестве труд студентов и выпускников.

Салават Щербаков. Памятник князю Владимиру. Скульптор Салават Щербаков. Установлен в 2016 году.

Конкурсы для скульпторов проходят ну в самый последний момент, и непонятно, почему это так. Смысл в том, что никто не может выполнить заказ в такой срок. А Щербаков вообще за всё берётся. Поэтому ему нужны студенты — дёшево и сердито, уровень-то хороший. Таким образом, просто молодой человек выиграть конкурс на установку памятника не может. Я почему про памятник говорю? Это большое дело, государственное. Главный способ чего-то достичь в профессии, способ заработать хорошие деньги и имя. Но это ещё и разговор с большим количеством людей, потому как любое искусство — это прежде всего общение, общение посредством книг, скульптур. Вот в советское время ты сделал какую-то вещь небольшую, и её могли растиражировать на миллионы зрителей, и они были везде, и таким образом люди могли бы общаться с тобой. Сейчас такого быть не может. А у скульптора памятник — это главный способ общения, это как-бы наш телефон, интернет, мы без него не можем.

Мастерскую ты арендуешь?

Да. Сейчас конкретно — в области, небольшое пространство. Раньше снимал в центре Москвы, но мастерская — дорогое удовольствие. Мастерские предоставляет Союз художников, но там очередь. Сейчас 2100 человек примерно. Если состоишь в Союзе, можешь как-то познакомиться и договориться с другими художниками, которые тебе могут передать мастерскую. Чаще всего у них не хватает на содержание. Цена, конечно, не сопоставима с реальной ценой недвижимости, тем более в центре, — это по меньшей мере квартира. Но всё равно не бесплатно.

Что касается творчества, был интересны опыт с Фёдором Конюховым. Вообще, я именно портретист. Была середина десятых годов. Ну, думаю, кого сейчас слепить, кто будет интересен? А Конюхов, если вы не слышали, — это что-то с чем-то. Он очень необычно разговаривает — использует обороты локальные, поморские, многим словам он на конце добавляет мягкий знак. Интересный дед. В моём детстве была передача какая-то юмористическая, где за основу взят его образ. И он запомнился мне таким мужиком из народа. В общем, вспомнил про него. Оказалось, у нас есть общие знакомые художники — он же и сам художник. Он долго не соглашался делать портрет, не мог понять, зачем мне его лепить. Тут просто есть неочевидная грань. Портрет — это не памятник. Памятник — это общественный объект. Заказ общество делает через государство. Памятником занимается комиссия художественных специалистов, которая следит в том числе за идеологической составляющей.

Понятно, какая ведущая составляющая была в Союзе, а какая идеологическая линия сейчас? И кто её представляет?

Идеологическая часть у нас есть, да. Министерство культуры. Довольно долго они себя не особо проявляли, но, как появился Мединский, то они сделались активными. Большая часть памятников, особенно посвящённых Великой Отечественной войне, сделаны под эгидой Военно-исторического общества. Результат понятный — убирают какие-то символы, содержание, оставляют абстрактные образные схемы.

Как ты оцениваешь такой интересный символ, как красная звезда, в центре которой Георгий Победоносец?

Очень всё это странно. Как Георгий Победоносец там оказался?

Можно ли это считать, своего рода, искажением истории?

Да. Пропаганда через искусство — не новость. Этим и советская власть пользовалась: какие-то элементы берутся известные уже, потом они немного перефразируются. Сложно добиться синтеза. Вот Георгий Победоносец на звезде. Звезда — яркий символ. Георгий Победоносец тоже. Какое они имеют друг к другу отношение? Никакого. Это эклектика.

Пропагандисты достигнут того результата, который перед собой ставят?

Надо подумать сначала — какая цель? Понятно, что у капиталистов и у их сотрудников цель — чтобы у нас тут был сплошной капитализм, без левого-правого уклонов. Но в искусстве такое — очень большой риск. Взять, например, фашистское искусство, самое настоящее, при Адольфе Алоизовиче. Там вроде и реализм, но при этом модерновый. Модерн — это нечто такое фантазийное, своего рода мистика в реализме. Когда обычный реализм, реальные пропорции нужно было соединить с этими всеми мифами о предках. В реалистичном ключе решить это невозможно — будет бредового всё выглядеть. Поэтому они использовали модерн, как инструмент. Пока люди в большей степени материалисты, они к такому искусству серьёзно относиться не будут. А так, пожалуйста, это может получиться. Опять же, не буду брать примеры, потому что это близкие знакомые, но примеры уже есть.

Можно ли сказать, что сейчас в искусстве начинает развиваться это направление, фашистский модерн?

Слава богу, нет, потому что у нас всё-таки пока просто передирается стиль. А там было серьёзное академическое образование. Но идеология сформировала из направления такого вот такого монстра. Кстати интересно, когда закончил академию, думал идти в аспирантуру, и аспирантура искусствоведческая выходила. Но плохо ответил философию и не смог поступить. После экзаменов поговорил с одним из профессоров в академии, и он посоветовал, говорит: есть один научно-исследовательский институт при РАН. Там разные специалисты учатся в аспирантуре, они приходят, и их учат с учётом их профессии, через призму социологии. И скульптор там нужен. Ты туда подготовься, посмотри. Даже тему будущей диссертации прикинул, какая там может сгодиться: «Химеры фашистского и социалистического строя 30-40-х годов в скульптурных образах, памятниках, в видении народа». Социальный взгляд на то, как люди реагировали на произведения искусства в Германии и СССР того периода. Пошёл. Тема, кстати, действительно интересная, но я в какой-то момент понял, что это слово «химера», никуда не деть. Это вроде как научная работа должно быть, а тут явный перекос в идеологическую сторону.

Скульптуры Йозефа Торака в оформлении павильона Германии на Всемирной выставке в Париже, 1937.

Они пытались поставить знак равенства между произведениями СССР и Германии?

Ну да, причём в открытую. И это при том, что советское искусство очень сильно отличалось от немецкого — просто разные вещи. Уровень мастерства в Союзе был гораздо выше. Но там разговор был именно об идеологии. Понятно, что социологические исследования, они могут предполагать и идеологические исследования. Ну, я, в общем, поступил, поучился чуть-чуть совсем, даже никаких особых знаний не успел получить. Не понятно, чего я ждал. В общем, не сложилось.

Ты упоминал, что некоторые из молодой поросли художников не особо рефлексируют идейную сторону и готовы просто выполнять заказ.

Они привыкли выполнять его для своих старших товарищей, не задумываясь. А старшие товарищи — им сколько лет, они уже прошитые, как надо. Вот мы буквально сегодня, обсуждали момент, что некоторые скульпторы во время декабрьского восстания 1905-го года и в другие великие почины спина к спине дрались вместе с рабочими. Но основная масса всё равно транслировала идеи буржуазии. Художники — такие же люди. Одни слушают, воспринимают и воплощают в искусстве идейные установки одного класса, а другие — другого. Вопрос выбора. Почему молодая поросль не рефлексирует эти моменты? Не знаю. Может, то же, что и у других людей — общая аполитичность и нежелание разбираться. Плюс негласные правила отрасли, если можно так сказать. Сейчас есть те, кто набрасывает эскизы на социальные темы — про бедность, и про какие-то настроения, про протесты, все те же темы, которые интересовали передвижников даже и перед 1917-м годом. Но дальше эскизов дело не заходит, в академии например учили — бомжей рисовать нельзя, бедняков рисовать не стоит.

Сергей Конёнков. Атеист. 1906-й год.

А почему?

Ребята задают вопросы — почему? Им уклончиво и размыто объясняют, что это, вроде как, эстетический такой момент. Но это очень слабый довод, потому что нет таких вещей в мире, которые нельзя было бы изобразить эстетично. Опять же — те же самые передвижники. Если кто-то изображает крестьянина, то нельзя уйти от того, что он в разорванных лаптях, в разодранной одежде, взъерошенный и так далее. От этого картина не эстетичная? Знаменитый портрет «Крестьянин с тараканом», мы знаем, висит в Третьяковской галерее. А тут говорят: «Давайте о прекрасном, о каком-то таком благолепии».

И где же это благолепие?

До 17-го года, в «России, которую мы потеряли».

А в современности?

Это такой феодальный реализм. Есть социалистический, который призван построение социализма отражать, какой-то рост, стремление к победе. Это и у художников, и в литературе. У «феодалистов» то же самое. Разница в том, что если феодальные стремления отображать реалистично, то это никакого впечатления не производит.

Это просто смешно будет выглядеть, нелепо.

Вот поэтому и уводят произведения понемногу в мистику, но мистика инструмент очень неудобный. Потому что это размытость какая-то. Недавно видел диплом, тематика — философский пароход. Вот там лучшие люди всех времён на этом пароходе. Написано талантливо, но как-то наигранно. Не вызывает сочувствия. Нарисовал и нарисовал.

Не кажется, что это твой субъективный взгляд? И у кого-то может откликнуться?

Ну, я таких не встречал, чтобы в идейном плане пробуждало. Мастерство художника там есть, техника нормальная, учитывая, что это студент — дальше будет круче. Так что уровень художественный довольно высокий. Но изображено что-то абстрактно-фантастическое. Это чувствуется.

Скульптуры технических специалистов на здании МГТУ им. Н. Э. Баумана.

Относительно изображения бездомных, увечных. Ну, допустим, они могут считать, что «это не эстетично и давайте об этом не будем». Допустим. А шахтёров или металлургов можно изображать, и если можно, то что получается?

Есть такое понятие — малый диплом. Мы учимся 6 лет, и вот на 3-м курсе — так называемый малый диплом. Там довольно свободная тема, что-то такое можно, но немногие это направление берут, совсем немногие. Но что-то такое иногда появляется. Но уже в большом дипломе такого быть не может. Грубо говоря, было несколько мастерских в академии художеств дореволюционной: мастерская пейзажа, мастерская портрета, мастерская историко-религиозной живописи — то есть историческая, но ключевой момент — именно религиозная. И получается, что это допустимая тематика — какие рабочие религиозные.

А, например, Демиург? Это понятие, с одной стороны, религиозное — творец вселенной. Но с другой стороны — мастер. Можно же поженить религиозную составляющую и материалистическую. Как сделано у здания на Яузе, где сейчас Бауманка [МГТУ им. Н. Э. Баумана], есть портик с колоннадой на греческий манер. У него на крыше, как на храме, статуи. Только они изображают не религиозных святых и богов, а солдат и рабочих. И это яркий художественный посыл. Если вы не признаёте воли действительных демиургов — шахтёров, металлургов, путевых рабочих — то у вас начинает всё обваливаться. В один прекрасный момент вы прогневаете этих богов и у вас начнут вылетать турбины и лопаться рельсы.

Ну, прям красота. Да, используя эти образы, можно как-то говорить о рабочих, о движении таком. Это интересно. Текст с такими мыслями художнику бы прочитать! А то художник хочет что-то слепить, какую-то тему выразить, а ему не хватает понимания, что надо это зачастую всё эзоповым языком высказывать.

Главное, что здесь интересно — возможность не кривить душой и не пытаться черпать из пустоты. Это непосредственно из бытия дано. Всё же прозрачно: если из всех тем исчезнут те, кто доносит ложные установки обществу, ничего не измениться, а вот если исчезнут рабочие, то у общества возникнут определённые проблемы.

Это просто символы, но мы, таким образом, используем эти инструменты правильно и никакого вреда себе не наносим. А оппонент смотрит на инструмент и видит разрушение иллюзий. Такой метод надо брать на вооружение. Интересно, как оно будет в истории искусства потом, вот этот период?

Сергей Конёнков. Читающий татарин. 1895 год.

Мы вот смотрели скульптуры Конёнкова, говорили о таком явлении, как контркультура в современном мире. Она есть, мы знаем это из живописи, музыки, литературы. В предреволюционный период в России ярким представителем контркультуры был Конёнков. Он брал образы, свойственные христианской религии, при этом в характерных позах, в характерных движениях изображались люди наиболее материального вида и лишённые всякой христианской символики. При этом ему приходилось нарушать, и осознанно нарушать, академический канон. Он сначала получил образование в Московском училище живописи и ваяния — это такая высшая школа передвижников, потом ещё закончил Академию художеств. И работы у него были, пусть уже реформированные, но ещё академические. Он умел сделать всё реалистичным. У него есть работа «Читающий татарин». Это реализм, ничего не преувеличено, не приукрашено, и всё сделано на очень высоком уровне. А вышел библейский мотив. Бедные духом, в том смысле, что они голодные. В области изобразительного искусства кто хочет что-то сказать — идёт к тому общественному классу, которому самому есть что сказать. Очень часто возникает иллюзия, что рабочие борются только за то, чтобы в тарелке было больше мяса, или оно хотя бы появилось. Но если бы вопрос стоял так, то у нас рабочие не пошли бы за большевиками. В Англии, например, комитет рабочих выродился в Лейбористскую партию — они там как раз хотели просто, чтоб пожирнее было. Тем не менее, настроения рабочих были как раз иные. Они зачастую не умеют их высказать. Они видят, что господствующие и образованные слои, которые руководят обществом, не способны двигать это общество вперёд. И не всегда господствующий класс является силой — направляющей, менеджерской и идейной. И когда класс уже вырождается, то общество ищет, на кого возложить идейное наполнение себя. Тогда в нём самом появляются те, кто берёт на себя эту задачу. Такие люди, как Конёнков, видели запрос людей и находили своё место рядом с ними. В советское время было такое слово — «попутчик». С кем идти, к кому? Самолёты Жуковского в Российской Империи никому не нужны были, Циолковского считали городским сумасшедшим. Все они нашли себя в Союзе, в стране рабочих. Художники, писатели, поэты, инженеры, учёные, просто люди вокруг — они видят, что слой, находящийся у власти, всё тормозит. Соответственно, надо обратить свой взор к тому слою, который может не просто сказать «Да будет свет», а осуществить электрификацию всей страны.

Сергей Конёнков. Самсон, разрывающий узы.

Ты сейчас преподаёшь. Видишь ли среди учеников, начинающих скульпторов, новых художников, которые будут опираться на рабочий класс, и пойдут с ним?

У меня сильно молодые ребята, которые готовятся к училищам.

Они больше хотят получить некую рукопожатную культурную профессию или что-то внутри горит? Хотят творить, и им нужны те, с кем они смогут пойти и воспеть это?

Все разные. Многие не планируют дальше продолжать художественное образование, оно им скорее для общего развития… Ну, грубо говоря, из 150 детей, ну, может, парочка серьёзно относится к скульптуре. Но, опять же, они не собираются становиться скульпторами. Один хочет стать палеонтологом, но при этом он понимает, что объёмно-пространственное видение, которое даёт скульптура, поможет ему в палеонтологии. Художников на этом этапе сложно увидеть, это чуть позже формируется. Это уже должен быть возраст. Грубо говоря, если художественное училище с 14-ти лет, то имеет смысл о чём-то подобном говорить где-то с 20-ти может быть, когда уже в институте учатся. Нужно со всеми работать. Собственно, поэтому мне сейчас хочется в аспирантуру, чтобы в институте преподавать. Там уже более взрослая публика. Там можно уже обсуждать такие темы более серьёзно.

Есть такое мнение, что формированию художника вредит не столько цензура, а ограниченность подхода к образованию, когда в заведениях добросовестные преподаватели учат форме, но не познавать окружающее. И получается такой изолированный взгляд у человека.

Да, проблема очень сильная. Ещё надо понимать, кто эти художники? Это дети обычных людей. Грубо говоря, ты приехал в Москву из какой-то глубинки российской. А тебе тут показывают какие-то райские сады и рассказывают, что «вот в Российской Империи жили прям вообще». С сюжетной частью тоже сложно. Сейчас проблема такая, что дети видят образы в телефоне. Банальное задание: «Слепи летние впечатления». Вроде просто. Мы же как смотрим? С человеком за лето всё что угодно могло произойти: он ездил по лесу и видел там красивых животных, был в каком-то другом месте.

Забрёл на старое заброшенное кладбище…

Да. А тут выясняется, что ребёнок из телефона не вылазил. Они наизусть знают всех героев любимых игрушек, знают всё про их оружие, возможности. И это вроде неплохо, знают Бэтмена — пусть делают Бэтмена. Но оказывается, что в основном они нацелены на статичные картины. То есть, не момент жизни, а какая-то культовая неподвижность. Культ образа, причём именно около-религиозный, потому что именно религиозные всякие изображения предполагают не рассматривание. Такое произведение что-то вроде двери: ты видишь его и подсознанием переходишь в состояние безмыслия. Здесь аналогично. Все основные признаки имеются. Полная симметрия, например. Симметрично, очень декоративно, то есть без объёмов, грубо говоря — древняя икона, но только в телефоне. И они настолько вбиваются в мозг, что оперировать какими-то другими образами очень тяжело. Слава богу, если человек динозаврами интересуется, потому что они хотя-бы живые, у них есть какие-то реальные детали. Вроде лепят кости, но при этом они узнают анатомию. Тем лучше потом смогут изобразить и всякие сюжеты. Я говорил про копающего рабочего — хотя-бы такие. Проблема в том, что они не замечают этих рабочих.

Возникает вопрос — почему так происходит? Понятно, что никто старчески брюзжать не хочет: «Ай, вы опять в телефоне». Но как-то же надо намекнуть, что помимо него есть действительно очень большой мир? Он объёмен, в нём происходят разные вещи. Из хулиганских побуждений можно много интересного увидеть, как минимум кино. Когда люди оказываются настолько дистиллированными и безопасными, что ты им даёшь кусок алюминия, пластика или стекла, а они спокойно сидят на месте, то есть большой риск, что они так просидят всю оставшуюся жизнь. Даже взрослый должен выполнять определённые действия, принося, конечно, прибыль известному классу, но тем не менее.

Ну, вот таких материалистов очень мало. Единственное, что с ними очень сложно работать, потому что они банально нарушают учебный процесс.

Ну, вот Макаренко показал… Его называют педагогом, хотя это не раб, отводящий ребёнка в школу, а философ. Потому что педагоги отводили детей в школу, никакой сельскохозяйственной работой были не в состоянии заниматься, а дальше занимались философским видением. И Макаренко в своей философской деятельности взаимодействовал с таким человеческим материалом, от которого все отказались. Он сумел замотивировать их. Во-первых, он проявил к ним уважение, с чем они сталкивались редко, во-вторых, он смог вызвать в них уважение по отношению к себе. Одно слово — большевик.

Кстати, мы не поговорили о Студии военных художников имени Грекова. Если мы берём Ассоциацию художников революционной России, то из неё выходит, почти сразу, Студия Грекова. Идеологически она появилась, как подразделении Красной армии, в 20-е годы. Она до сих пор существует. Несмотря на то, что сейчас уже совсем другая идеология, они сохраняют свой инструментарий. Они реалисты и, поскольку многие темы произведений у них про Великую Отечественную войну, то сильных изменений пока не произошло. Такое место, где можно найти высокий профессионализм, и, в тоже время, люди с национальной гордостью. Соответственно, мы можем иметь надежду, что они в итоге окажутся идейно правильными.

Что позволяет им держаться в той канве? Держатся они каких-то корней или по накатанным рельсам идут, что называется — пути проложены, мы катим?

Тут есть нюансы. Каждая картина — это большой рассказ. Там очень много деталей, символов памяти. Такая картина не должна сразу ярко выстреливать, она берёт за счёт того, что в ней все эти символы органично увязаны между собой. Это работа с подсознанием. Плакат должен быть ярким и простым, призывать. Картины работают несколько иначе. Там не дают образы «в лоб». В студии Грекова очень хороший именно идеологический подход.

Расскажи про место скульптуры в обществе и современной жизни. Насколько это прочувствованный массами инструмент? Как, по-твоему, он будет развиваться в будущем?

Инструмент прекрасный, проверенный на протяжении тысяч лет, и нужно его просто настроить в идейном плане, чтобы работало для людей, чтобы народ это понимал.

Раньше, при Союзе, была такая практика, что художников отправляли в командировки, на производства или всесоюзные стройки, посмотреть, как люди живут. Чтобы художники не отрывались от общества. Потом это затихло. Понятно, что если ты постоянно изображаешь самую обычную жизнь, тех же дворников, то не нужно на завод идти, но всё же. Есть сейчас что-то подобное? Хотя бы стремление посмотреть на производство.

Смотреть, кто что делает на производствах — важно. Был в Суриковском институте, в Строгановском был, знаю, что там с практикой всё очень плохо. Есть, конечно, живописцы, которые ездят по разным городам, живут там месяцами. Я проходил практику в Петербурге. Там мы рубили по мрамору в Академии художеств. Соответственно, общались с художниками, и огромное число экскурсий с лучшими экскурсоводами. Хотя, безусловно, надо на какое-то производство попадать, смотреть.

Тут только остаётся подытожить, что для того что бы мы видели искусство, а не его эрзац, надо чтобы люди, желающие творить, шли к роднику, с которого сие творение проистекает.

Да. Надо общаться, надо идти к народу, надо идти к рабочим.

Москва, 2020 год.

Самсон. Освобождённый человек. Скульптор Сергей Конёнков.