Uch kun «yerda»*

Есть у каждой крупной компании «миссия». Какой-нибудь пафосный лозунг вроде «Менять мир к лучшему», «Делать людей счастливее» и прочие ширмы для «Бабки, бабки, сука, бабки». Есть и ценности, и обязательно одной из них будет что-то про команду. Скорее всего, для так называемых топ-менеджеров будет в этих лозунгах доля истины. Для тех менеджеров, кто к бабкам получает бонусом кусочек самореализации и команду из двух-трёх таких же «успешных» заряженных коллег, ещё не успевших разочароваться и предаться радостям мрачного цинизма. Есть это всё и у нас. И невнятную вымученную миссию давеча переписали на короткую, яркую и лицемерную (конечно, под руководством инфоцыганки с зарплатой 70 косых в день), и ценность про команду реанимировали к трём прочим. И да, мне повезло попасть в топ-менеджмент, хоть и на региональном уровне. Деньги позволяют выживать, а задачи — почесать ЧСВ, пусть и с риском заработать нервный тик или никотиновый передоз. И есть возможность сознательно заниматься самообманом про «Мы — команда», «Часть команды, часть корабля», ага… До тех пор, пока не представляется оказия сходить на экскурсию за пределы зоны комфорта.

Случился у нашей компании переезд ключевого сортировочного центра. Локальная катастрофа с глобальными последствиями. Ну, и мы, летучий отряд провинциальных топов, замотивированный главной ценностью, рванули в столицу помогать разгребать последствия. Сиречь работать ручками на заваленном грузом складе — а склада того 90 тысяч квадратов. Зрелище монументальное в особенности от того, что представляет собой лабиринты из паллетов и контейнеров. Никакой навигации — не успели не то, что повесить, а даже определиться, где какие зоны будут. Только местами можно увидеть рукописные бумажки на полу или колоннах. Если. Хорошо. Поискать. И само собой, 80 процентов сотрудников на этой бизнес-плантации — аутсорс из ближнего зарубежья.

Первая зона разборки. Мелкий груз, мешки на полу и бригада миниатюрных женщин в косынках, с солнечными улыбками и усталыми глазами. Когда вошла группа «белых господ» в сопровождении венценосного управителя московского филиала, все эти девушки и женщины, как по команде, разогнулись, вынырнув из зарослей мешков, поздоровались и нырнули обратно. Первое моё впечатление от этой картины хорошо сформулировал мой напарник, парень юный, честный и совестливый: «Похоже на рабскую плантацию. Надеюсь, нас тут не заставят надзирателями быть? Я не смогу».

Проведя нас по гигантским блокам склада, величественное руководство с лёгким сожалением посетовало на недостаток производительности, указало самый проблемный участок и степенно удалилось. Вопросы «А как вы представите нас сотрудникам?» и «Какой именно помощи хотите?» повисли в воздухе за неимением адресата. Мы решили влиться в бригады южных товарищей, поработать с ними бок о бок и проанализировать проблематику. Не буду нагружать многоуважаемого читателя перипетиями складской логистики. Человеку, со сферой не связанному, будет скучно, да и сказ не о том. Сказ о людях.

Первая попытка погружения в работу ровной не получилась. Цветовая дифференциация жилеток, конечно, дала труженикам сигнал о нашем в некоторой степени привилегированном статусе. Мы гости руководства, нас не подвергают тщательному обыску с металлоискателями при каждом выходе на перерыв, к нам обращаются на «Вы» штатные старшие смены. Но очередной начальничек, который говорит, что паллет собран неправильно и упадёт при перемещении, вызывает, само собой, только «сделаю, чтоб отъе…стал, когда-то же он отвернётся…» Только когда мы, к удивлению работников, встали рядом с ними и принялись сами перетаскивать пыльные тяжёлые коробки, поправлять и пересобирать неустойчивые конструкции, начал налаживаться контакт. От тех, кто не боится сам запачкать руки и сорвать спину, помощь и советы принимаются с радостной благодарностью.

Много раз мы слышали от руководителей этого склада, что все проблемы от «этих». «Конечно, ошибки, отправки не туда, чего вы хотите. Это аутсорс, они тупые и не стараются». «Эти» оказались очень добрыми и дружелюбными трудягами. Вынужденные простои, когда с другой зоны не успевают подать на сортировку груз, вызывают сожаление, а не радость передышки. Каждый опасается, что, если он будет мало или плохо работать, ему больше не дадут работы.

— Пожилые узбеки и таджики работают отлично, — поясняет Тёмка, один из старших смены (редкий пример нестереотипного мышления среди штатных). — Им только объяснить. В каждой бригаде есть тот, кто немного понимает по-русски, и он уже своим рассказывает. Они в хорошем темпе работают, стараются. Молодёжь надо подгонять, эти ещё думают, что они тут временно, и пытаются напрягаться поменьше…

«Думают, что они тут временно». Эта фраза, почему-то, засела занозой.

— …русские в аутсорсе есть, но их мало, процент, наверное. Эти сложные. Две ходки три побега, они наглые и слушают только мат и угрозы. Но их часто бригадирами ставит их менеджер, потому что они по-русски говорят. И они ходят тут королями, начальнички, только менеджера своего боятся.

— Чурки тупые, — говорит другой старший, Жека, с нагловатой улыбкой и чистыми руками. — Вот, зона, видишь? Паллет двести. Понаставили туда всякого вперемешку, теперь сутки разбирать.

Когда он уходит, из соседнего блока появляется мальчишка с внешностью корейской топ-модели. Он волочёт за собой на рохле двухметровый паллет с грузом. Останавливается, растерянно оглядывается. Обращается к пробегающему мимо штатнику, сильно коверкая неподдающиеся слова:

— Четыре. Куда везу?

— Вези давай! — рычит штатник, исхитрившись как-то указать взмахом руки на весь блок разом.

Мальчишка чуть не со слезами оглядывает лабиринты груза на 15 тысячах квадратах. Потом видит чуть впереди несколько рядов паллетов. Мысли можно прочитать по лицу: «Везу замотанный паллет. Там стоят замотанные паллеты. Поставлю туда». Хочется помочь, подсказать, но мы ещё сами не понимаем, куда везти «четыре».

После нескольких часов работы плечом к плечу разговорились с Ше. Имя, конечно, гораздо длиннее, он упростил его для нас, непривычных к мягкому узбекскому произношению. Лет тридцати, гибкий, красивый, как французский актёр, Ше работает со скоростью обезумевшего конвейера, собирает идеально ровные паллеты, учит других.

— У меня рекорд девять тысяч триста груз в сутки, — он говорит по-русски почти правильно, хоть и с сильным акцентом. — Норма две-три тысячи. До этого в «Озон» работал. Тут лучше.

Говоря это, Ше успевает разобрать половину паллета и помочь Нурику, немолодой женщине с сорванной спиной и обречённым взглядом. Мелких грузов мало, а женщин в бригадах не меньше половины, потому стоят и на сортировке тяжёлого.

— Я сегодня посплю, а завтра опять выйду. Сорок пять день. Потом день отдохну и ещё двадцать. Потом домой еду. Родители увижу. Я 10 месяц здесь. Работа официальная кончилась. Заработать нужно. Три тысячи смена платят.

Три тысячи в смену… деньги для аутсорса очень солидные. Компания может себе позволить «рабов» подороже, эти получше работают, чем за две и полторы. Компании, впрочем, они обходятся в четыре. Аутсорсинговая контора имеет тысячу с каждого предоставленного работника в день. Работают сотрудники аутсорса сменами по двенадцать часов. Разрешены десятиминутные перерывы каждые два часа и полчаса на обед. Каждому выдают бумажку, где старший смены пишет время, когда работник ушёл на перерыв. Охрана на выходе проверяет время и пишет, когда пришёл. Старший проверяет по возвращении в блок.

— Охрана сказал, оштрафуют. На девят минут с обед опоздал, — говорит пожилой узбек, показывая свою бумажку, когда мы объявляем очередной перекур. Радуется, как ребёнок, когда объясняем, что можно просто вычеркнуть один из перекуров и остаться в блоке поработать.

Выходим на улицу покурить. Один из штатников спрашивает:

— А что за женщина с вами? Ругается красиво.

— Директор наш региональный.

— Директор? — парень чуть не роняет изо рта сигарету. — Как наш Антон Генрихович? И сама грузы ворочает? Вась! — оборачивается к напарнику. — Ты представляешь, чтобы его светлость сам рученьки о коробки запачкал?

Под их смех и прибаутки про рабочий жилет от Армани возвращаемся в блок. У турникета затор. Три бригады идут на обед, каждого обыскивают, сканируют металлоискателем. Завидев нас, старший охранник кричит на младшего:

— Куда с пищалкой? Жилеты не видишь? Без досмотра! — и поворачиваясь к нам с кивком, отчаянно похожим на поклон, [дёргает себя за цак], расплывается в льстивой улыбке: — Извините.

С чувством гадливости идём в зону сортировки. Там уже новая бригада. Три женщины, пожилой мужчина-рохлист. Почтительно здороваются. При их росте и сутулости не отпускает ассоциация всё с тем же поклоном. Они все здороваются с нами как деревенские бабушки — с президентом. Уже за первые часы это въедается под кожу стойким отвращением к тем, кто так их выдрессировал.

Второй день, новая бригада, снова женщины. Старшая, изящная, с прямой спиной, хорошо говорит по-русски. Как и остальные, извиняется за любое случайное касание, неизбежное в тесноте зоны и при моей неловкости. Извиняюсь в ответ, они удивляются. Ещё больше удивляются, так, словно увидели что-то сказочное, когда благодарю за помощь или подхватываю второй край тяжёлой коробки. Они не привыкли, что им помогают. Они не привыкли, что их благодарят. Они не привыкли, что их замечают.

Становлюсь разбирать высокую сетку. Вдвоём неудобно, узкая дверца. Подаю им мелкие коробки, чтобы сканировали и раскладывали. Попадается большая и тяжёлая, смотрю на Айгюн, которая меньше этой коробки. Отношу сама. Через несколько минут подходит старшая, в глазах неверие и восторг:

— Специально нам полегче отдаёте?

На «ты» я их так и не уговорила обращаться, даже тех, кто намного старше меня. Помешало невероятно сильное чувство ранга. Когда Айгюн спросила, кем я работаю, и поняла, что я относительно большой начальник, восхищённо охнула и попыталась отобрать у меня коробку:

— Давайте я отнесу! Зачем вы?

— Да она тяжелее вас! Как вообще вы на такой тяжёлой работе оказались?

— А где ещё? Дома с голоду умереть, здесь виза нет…

У Айгюн два высших образования. Понять, каких, помешал языковой барьер. У неё двое детей, она видит их два месяца в году. «Зато сыты, обуты, учатся». Старшая в бригаде — учитель, кандидат наук. Дома внуки, нужно помогать. Пожилой мужчина работал у станка в молодости. Завод закрыли. Дома семья.

Так проходит и третий день. Одни добрые, улыбчивые лица сменяются другими. Они учат нас считать по-узбекски и счастливы, если получается с третьей попытки произнести их имена. Бригадир штатников говорил, они ненавидят русских. Но если меня могут и принять за свою, татарские корни сказываются, то напарник Николай — два метра эталонного славянина. Его, как и меня, на третий день знакомые уже Айгюн и Ше встречают как родных, радуются, спрашивают, как мы себя чувствуем. Не очень это похоже на ненависть. Из нескольких десятков только один узбек пытался нахамить Коле, но этот и со своими был довольно груб.

— И как ты собираешься зону расхода с ними организовать? Это же им не просто пикнуть, надо в консолидацию добавить, — скептически усмехается старший смены Жека. — Они у тебя всё перепутают и ярлык потеряют.

Клеим ярлыки на паллеты, чтобы было удобно и не терялось. Объясняю старшей, как настроить вторую операцию. Показываю, в каком случае она нужна. Она повторяет, показывает, что запомнила. Потом объясняет трём молодым шустрым девушкам. Те подходят ко мне, просят посмотреть, как они всё сделают первый раз. Набираем скорость. Через два часа зову Жеку.

— Проверяй. Если найдёшь ошибку, с меня пиво.

— Ты как это сделала, ведьма? — спрашивает он, просканировав весь паллет. — Ни одного косяка.

— Объяснила.

— Ну, повезло, — усмехается он и уходит. Ему не интересно. Понятливые и исполнительные узбеки не укладываются в его картину мира.

Вечером я возвращаюсь в свой отдельный номер в гостинице с двуспальной кроватью и видом на озеро в тумане. Компания может себе позволить отблагодарить командных игроков. Мы должны чувствовать свой статус, гордиться им. Мы успешные. Нам повезло родиться в самом жирном осколке Союза, в семьях, которые дали нам образование и уверенность в себе. Нам повезло работать дома.

Наутро мы с Николаем уже сидим в респектабельной тачке нашего коллеги. Мы уносим домой тепло узбекских улыбок, царапающую сердце печаль, невольное чувство вины. И ненависть. Всепоглощающую ненависть к системе, в которой маленькая добрая Айгюн может видеть детей только два месяца в году.